Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как полегчить? — спросил Головкин.
Он был сильно взволнован речью Голицына. Его старая голова тряслась. Он и сочувствовал, и боялся…
— Императрица Анна, — продолжал Голицын, — не ожидала этой высокой доли. Мы предложим ей престол под условием деления её власти с нами и народом.
Одобрительный шёпот прошёл по собранию.
Большинство уже заранее знало проект Голицына, В тайных заседаниях совета, с участием значительных сановников, неоднократно возбуждался этот вопрос, и были уже намечены границы императорской власти. Если он счёл нужным громко сказать теперь об этом, то только для того, чтобы вновь единодушно было подчёркнуто состоявшееся раньше решение.
— Нам надлежало бы, — продолжал он, — сейчас же составить пункты и послать их государыне Анне Ивановне.
Стук в дверь прервал его слова. В комнату вошёл барон Остерман. Его лицо, казалось, ещё более похудело осунулось, нос заострился, но глаза глядели по-прежнему ясно нетвёрдо. Остерман, прихрамывая, опирался на палку.
Его встретили почтительно и с удовольствием, и Дмитрий Михайлович тотчас же сообщил ему об избрании герцогини Курляндской, на что барон ответил, поглаживая свой острый подбородок:
— Выбор натуральный и достойный.
Затем Дмитрии Михайлович передал ему о решении собрания ограничить императорскую власть. Андрей Иванович задумчиво помолчал несколько минут и потом произнёс:
— Вы — природные русские, вы лучше знаете, что свойственно природе русского народа. Если вы можете считать себя сейчас по душе и крови представителями народа, к которому вы принадлежите, — то вы правы. Vox populi — vox Dei[12]. Мне нечего сказать. Но теперь, я полагаю, надо выйти и сообщить шляхетству и генералитету о выборе императрицы, чтобы не было нареканий на Верховный тайный совет.
Старик поднялся и, тяжело опираясь на палку, медленно двинулся к дверям. Он словно ещё больше постарел и захромал. Во главе с ним восемь вершителей судеб России вошли в зал, где ожидали их решения представители Сената, Синода и генералитета.
VI
Ещё далеко до рассвета, был всего шестой час, и цесаревна Елизавета мирно почивала, когда кто‑то вдруг сильно схватил её за плечо и потряс.
— Ваше высочество, — раздался над её ухом нетерпеливый, резкий голос, — вставайте, ваша судьба решается… Вставайте же, ваше высочество, вставайте…
С лёгким криком поднялась Елизавета и при ясном огне многочисленных лампадок, горевших пред киотом в углу, увидела взволнованное лицо Лестока. Лесток, как свой человек, вернулся во дворец цесаревны и на правах её лейб-медика ворвался в её спальню, несмотря на сопротивление фрейлины Мордвиновой.
— Ради Бога, Лесток! Что случилось? — вся дрожа, спросила Елизавета. — Или идут арестовать меня?..
— Вы дождётесь и этого, — взволнованно проговорил Лесток, — Я сейчас из Лефортова. Вопрос решён. Тайный Совет провозгласил императрицей герцогиню Курляндскую.
— А, вот как, — зевая, произнесла Елизавета. — Отвернитесь же, Лесток, я накину на себя пудермантель.
Лесток стал к цесаревне спиной и с жаром продолжал:
— Тайный Совет решил всё келейно, никого не спрашивая. Ваши архиепископы, сенаторы и генералитет ждали в соседней комнате, как бессловесное стадо. Они ждали долго…
— Ну, теперь можете повернуться, — равнодушно прервала его Елизавета.
Лесток с живостью повернулся.
— Проводив вас, я поспешил вернуться во дворец. Верховники вышли после совещания и объявили свою волю. Свою волю, подумайте, ваше высочество, — горячо продолжал Лесток. — И Дмитрий Михайлович потребовал согласия. И от имени Сената, Синода и генералитета оно было дано. Никто не посмел возражать… Никто!
Елизавета задумчиво слушала его.
— Итак, вопрос решён, — сказала она наконец. — Чего же вы хотите?
Лесток даже подпрыгнул на месте.
— Но подумайте же вы, дочь Великого Петра, кому вы уступаете свои права? Невежественной, грубой любовнице берейтора!..
— Лесток, — тихо, но сурово остановила его Елизавета, — она моя сестра.
— Даже рискуя навлечь на себя ваш гнев, я не возьму назад своих слов, — продолжал Лесток. — Но это ещё не всё. Верховники пошли дальше… Они решили ограничить власть императрицы, и не ваша сестра будет управлять империей, а восемь верховников, из которых четверо — Долгорукие!..
— Как? — спросила Елизавета, и её равнодушие мгновенно исчезло. — Что же будет?
— Вы знакомы, ваше высочество, с римской историей, — с усмешкой произнёс Лесток, — и вы знаете, что значит олигархия. Теперь этих олигархов в России будет восемь. Значит, восемь деспотов, вместо одного в худшем случае. Они уже составили пункты, ограничивающие самодержавную власть и делающие их самих самодержавцами. Завтра, то есть сегодня, в десять часов утра, они собирают в Мастерской палате представителей высших чинов империи[13], и тогда всё будет кончено. Вам осталось едва три часа. Я видел сегодня Толбузина, капитана Преображенского полка, я говорил с князем Черкасским и многими другими… Для них — всё лучше Долгоруких. Одевайтесь, ваше высочество, рота кавалергардов[14] в вашем распоряжении. Преображенский полк ждёт вашего слова, в толпах на улицах и площадях Москвы громче всех звучит ваше имя. Одевайтесь же, ваше высочество, вот мундир Преображенского полка и…
Елизавета тяжело дышала. Слова Лестока зажгли её бурную кровь. Она колебалась.
В эту минуту в спальню вошёл Бутурлин. Его поспешили разбудить ввиду тревожных событий. При виде его лицо Елизаветы оживилось.
— Александр Борисович, — сказала она, — Лесток предлагает мне корону. Она, кажется, у него в кармане.
— Вы изволите шутить, ваше высочество, — нервно произнёс Лесток. — Ваша слава мне дороже жизни.