— Ты не волнуйся, — сказал он, — ничего плохого с нами не случится. Я просто этого не допущу. Даже если сам Гальбаторикс нас там поджидает. Если придется, я голыми руками перерою весь Врёнгард, но найду то, что хотел, и мы благополучно вернемся назад.

Прежде чем Арья успела ответить, Эрагон выпустил ее руки и взлетел Сапфире на спину. Толпа снова закричала, увидев, как он садится в седло. Он помахал варденам на прощание, и они радостно зашумели в ответ, топая ногами и стуча по щитам рукоятями мечей.

Эрагон заметил, что Блёдхгарм и его эльфы собрались, почти невидимые остальными, за его палаткой, и кивнул им; они попрощались с ним точно так же. План Блёдхгарма был прост: Эрагон с Сапфирой поднимутся в воздух, словно намереваясь в очередной раз осмотреть окрестности — они это делали постоянно, пока армия пребывала на марше, — а потом, сделав над лагерем несколько кругов, Сапфира скроется за облаками, и Эрагон произнесет заклинание, которое сделает ее невидимой для тех, кто следит снизу за их полетом. Затем эльфы поднимут в воздух двойников, которые и займут место Эрагона и Сапфиры на все то время, пока будет продолжаться их путешествие. Так что именно двойников и увидят те, кто наблюдает за ними с земли. И эльфы очень надеялись, что никто не заметит подмены, когда дракон и его Всадник вновь вынырнут из облаков.

С привычной легкостью Эрагон затянул ремни на ногах и проверил, надежно ли закреплены седельные сумки у него за спиной. Особенно заботливо он проверил ту, что слева, ибо в ней, старательно закутанная в одежду и одеяла, находилась выстланная бархатом шкатулка с драгоценным сердцем сердец Глаэдра, с его Элдунари.

«Нам пора», — услышал он мысленный призыв старого дракона.

«На остров Врёнгард!» — воскликнула Сапфира, и весь мир завертелся и закачался перед Эрагоном, когда она, подпрыгнув, взлетела с земли, и громкий шелест заполнил все вокруг — это дракониха, развернув свои могучие крылья, так похожие на крылья летучей мыши, стала подниматься все выше и выше в небеса.

Эрагон крепче ухватился за острый шип у нее на шее и пригнул голову, защищая лицо от свирепого ветра, вызванного быстрым подъемом. Глубоко вздохнув, он попытался отогнать тревожные мысли о том, что оставил позади, и о том, что может ждать их впереди. Впрочем, теперь ему оставалось только надеяться. Надеяться, что Сапфира успеет долететь до острова Врёнгард и вернуться обратно, прежде чем Империя решит нанести варденам очередной удар. Надеяться, что Роран и Арья будут в безопасности. Надеяться, что впоследствии ему каким-то образом все-таки удастся спасти Насуаду. Надеяться, что этот полет на остров Врёнгард был правильным решением, ибо он понимал: неизбежно приближался тот день, когда ему все же придется лицом к лицу сразиться с Гальбаториксом.

Насуада открыла глаза. Сводчатый потолок был облицован плиткой и расписан угловатыми узорами красного, синего и золотистого цвета; это сложное переплетение линий надолго привлекло к себе ее внимание, заняв все мысли.

Наконец она заставила себя отвести глаза от этой сводящей с ума игры линий и красок.

Ровный оранжевый свет струился из какого-то источника у нее за спиной. Свет был достаточно сильным, и она смогла разглядеть все это странноватое помещение восьмиугольной формы, но все же этот свет не мог развеять тени, которые жались по углам, точно угрожая ей.

Насуада сглотнула, чувствуя, как сильно пересохло горло.

Она лежала на чем-то гладком, холодном и неприятно твердом — скорее всего, это был камень, которого она касалась голыми пятками и пальцами рук. Холод пробирал ее до костей; и она догадалась, что на ней ничего нет, кроме тонкой белой сорочки, в которой она спала.

«Где я?»

Воспоминания нахлынули все разом, лишенные какого бы то ни было смысла и порядка: и эта безумная кавалькада мыслей и образов вломилась в ее сознание с силой, ощутимой почти физически.

Насуада охнула и попыталась сесть. Надо немедленно вскочить и бежать отсюда, даже сражаться, если придется! Но обнаружила, что не может не только сесть, но сдвинуться хотя бы на пару сантиметров в сторону. Руки и ноги ее были перевиты мягкими, но прочными путами, а толстый ремень не давал ни приподнять голову, ни повернуть ее вбок, прижимая ее к каменной плите.

Она попробовала рвануться, но путы были слишком прочны — не вырваться.

Выдохнув, она бессильно обмякла и снова уставилась в потолок. Стук сердца барабанным боем отдавался в ушах. Жара душила ее, иссушала тело, щеки горели, руки и ноги были словно налиты расплавленным свечным салом.

«Значит, вот как я умру?»

На мгновение отчаяние и жалость к себе чуть не свели ее с ума. Она ведь только начала жить, и все же ее жизнь вот-вот кончится, причем таким жалким образом! Она не успела сделать ничего из того, на что так надеялась. Ей не удалось ни завершить эту войну, ни полюбить кого-то, ни родить ребенка, ни просто пожить. Ее единственными «детьми» были сражения, трупы, дребезжащие хозяйственные обозы, бесконечные военные планы, клятвы верности, которые теперь ничего не стоят, и хромающая, неустойчивая, то и дело распадающаяся на отдельные фракции армия, предводителем которой теперь, наверное, стал Всадник, еще более юный, чем она сама. А от нее останутся только воспоминания. Она была последней в своем роду. Когда она умрет, не останется никого, чтобы его продолжить.

Думать об этом было больно, и Насуада ругала себя за то, что не родила детей, когда это вполне можно было сделать.

— Прости меня, — прошептала она, видя перед собой лицо отца.

И все же она постаралась взять себя в руки и отбросить все эти отчаянные мысли. Единственное, что может помочь ей в сложившейся ситуации — это умение держать себя в руках, и она не намерена была терять контроль над собой во имя сомнительного удовольствия находить оправдание своим сомнениям, страхам и сожалениям. Пока она владеет собственными мыслями и чувствами, она не совсем беспомощна. Это самая маленькая из свобод — свобода ее собственной души, — но надо быть благодарной и за такую свободу, а понимание того, что даже это могут у нее в любую минуту отнять, еще более укрепляло ее решимость непременно этой свободой воспользоваться.

И потом, у нее остался последний долг, который она обязана исполнить: она должна изо всех сил сопротивляться тем, кто будет ее допрашивать. А для этого нужно полностью владеть собой. Иначе долго ей не выдержать.

Насуада замедлила дыхание и сосредоточилась на спокойных вдохах и выдохах, позволив ощущению наполняющихся и освобождающихся легких доминировать надо всеми остальными ее чувствами. Когда она достаточно успокоилась, то попыталась решить, о чем ей сейчас можно думать без опаски. Увы, слишком многие темы были опасны — для нее самой, для варденов, для их союзников, для Эрагона и Сапфиры… Она понимала, что существует слишком большое разнообразие вопросов, с помощью которых ее пленители могут извлечь из нее именно те сведения, за которыми и охотились, и решила держаться той крошечной горстки воспоминаний, которые казались ей наиболее добрыми и невинными, стараясь ни к чему иному мысленно не возвращаться.