Даже султанская сестра Хатиджа склонила голову перед султаншей и пришла к ней жаловаться на своего мужа. Ибрагим, пока зимовал в Халебе, завел себе подлую наложницу, какую-то Мухсину, потом отправил ее в Стамбул, где соорудил ей тайно дом, и эта блудница писала ему вдогонку любовные послания. Только послушать, что она имела наглость писать: "Пока плачу и тоскую, измученная и опечаленная, неожиданно прозвучал милый звук утреннего ветра и донес дорогую сердцу речь вашего чарующего тела и сладостных уст". Хвала аллаху, что султанские улаки перехватили это письмо и принесли ей. Как смел этот мерзкий человек противопоставить султанской сестре какую-то шлюху! И какую кару он заслужил за свою измену?

Роксолана молчала. Что ей Ибрагим, что ей все? Что должно рухнуть, рухнет теперь само. А она должна еще больше укреплять здание своей жизни, укреплять сама, благодарить того, кто ее возвысил и поставил рядом с собой, может, и надо всем миром. Мамуся, родная, увидела бы ты свое дитя! И снова летели вслед Сулейману ее письма.

"Мой великий повелитель! Припадаю лицом к земле и целую прах от Ваших ног, убежище счастия. О солнце моих сил и благо моего счастия, мой Повелитель, если спросите о Вашей послушнице, у которой после Вашего отъезда печень обуглилась, как дерево, грудь стала руиной, глаза, как высохшие источники; если спросите о сироте, утопленнице в море тоски, которая не различает дня от ночи, которая страдает от любви к Вам, которая сходит с ума сильнее Ферхада и Меджнуна с тех пор, как разлучена со своим властителем, то я теперь вздыхаю, как соловей, и рыдаю беспрерывно и после Вашего отъезда пребываю в таком состоянии, какого не дай бог даже Вашим рабам из неверных".

Султан отвечал ей, сообщая, как брал он кызылбашские крепости, как вошел в столицу шаха Тебриз, как пошел дальше путями, по которым ходил сам Искандер, как пережил ужасную ночь у брошенного древнего города Султании. Несколько дней войско шло в холодной мгле и черных туманах, затем очутилось в темном горном ущелье, и усталые воины уснули в шатрах, между которыми горели тысячи костров. Вдруг около полуночи над лагерем закрутился джинновский смерч, будто огромная воздушная пиявка всосалась в землю, все шатры, кроме султанского, были вмиг растерзаны и разметаны на все стороны, смерч всасывал в себя людей, животных, оружие - все, что попадалось на его пути. Когда же он умчался, в ущелье ринулись потоки ледяного воздуха, град и лед. Из недр гор послышался зловещий рык, как будто там пробудились все демоны ада, и гул прошел меж людьми, предвещая угрозу и неся ужас.

Люди замерзали насмерть, с жалобным ревом гибли верблюды, снег не просто падал, а засыпал воинов, коней, мулов и все вокруг. Люди перепуганно жались друг к другу и просили у аллаха спасения от горных демонов, пробужденных кызылбашами. Сам султан испуганно ежился в своем роскошном шатре, думая, что это впервые в борьбе за чистую веру небо подает ему такой зловещий знак. Когда наутро засветило солнце, увидели все, что снег красный, точно политый кровью, и уцелевшие бросились бежать из того страшного ущелья, шли по местам непроходимым, видели больше змей, чем растений, с гор попали в трясины Евфрата, тонули в них, гибли тысячами.

Великий визирь обвинил во всем Скендер-челебию, хотя кто бы мог бороться со стихиями?

Султан не встал на защиту великого дефтердара. Когда перед ним без сопротивления отворил ворота великий Багдад и на первом диване Ибрагим выступил с требованием казнить Скендер-челебию за предательство, Сулейман не стал выслушивать мнения визирей Аяз-паши и Касим-паши и поддержал своего сераскера.

Скендер-челебию и его зятя Хусейн-челебию повесили на багдадском Ат-Мейдане, семь тысяч их рабов пустили в продажу, пажей дефтердара, одетых в золото, забрали к султанскому двору, и впоследствии семеро из них стали визирями у Сулеймана, а двое даже великими визирями - Ахмед-арбанас и Мехмед из боснийского рода Соколовичей, прозванный Узун - Длинный.

Ночью после казни Скендер-челебия приснился Сулейману. Будто душил его платком, допытывался: "За что повесил меня, невинного?" Султан проснулся, объятый ужасом, в темноте, в одиночестве, проклял своего великого визиря: "Бог даст, Ибрагим, в скором времени и ты так же закончишь!"

Находил приют и утешение только в письмах Роксоланы, писавшей ему в Багдад:

"Всевышнему и его алтарю тысячекратную хвалу вознося, возрадуемся и возвеселимся! Весь мир вышел из тьмы, залитый светом милости божьей. Хвала господу за доброту, хвала Водителю! Пусть мой властелин, мой падишах, мой высокий порог к Повелителю этого и того света, благо света моих очей, коими гляжу на этот мир, пусть мой шах и мой султан всегда ведет святую войну, уничтожает своих врагов и завоевывает земли, да пленит он все семь сфер Джемшида, да подчинятся Вашим ведениям человек и джинн, да сохранит Вас бог от малейших несчастий и ошибок, да поможет осуществиться всем надеждам, которые зародятся в Вашем благословенном сердце, да будете мне Хизиром, да уберегут Вас все пророки и святители, весь свет пусть весело и счастливо проводит свое время в Вашей счастливой тени. И когда всевышний позволит, о властитель миров! - снова молю его, чтобы дал возможность и судьбу для Вашего счастливого возвращения, чтобы снова узрела я Ваше благословенное лицо и погрузилась своим лицом в прах у Ваших ног!

Точно солнце само, шествуешь, сияя!"

В Стамбуле снова лютовала чума. Роксолана прижимала к сердцу своих деток, посылала к султану гонца с письмами: "Аллах смилуется, и мор пройдет до прибытия моего властителя. Наши богоугодники говорят, что смерть должна исчезнуть, когда опадет осенняя листва".

И снова вписывала в письмо строку из своего стихотворения:

Точно солнце само, шествуешь, сияя!

Султан возвращался через Битлис, Халеб, Антиохию, Адану, Конью. Целых пять месяцев шел от Багдада до Стамбула, осматривал все свое царство, чинил суд и расправу, награждал всех, кто отличился, карал виновных. Ничто не выказывало его перемены по отношению к Ибрагиму, которого теперь называли "сераскер султан", на долю Сулеймана оставался лишь титул падишаха. После возвращения в столицу султан поручил Ибрагиму вести переговоры с секретарем французского короля Жаном де ля Форс и дать Франциску капитуляции на право торговли и дипломатические привилегии.

Между тем, подкупив придворных, к султану прорвался какой-то обезумевший старый купец-мусульманин и стал домогаться, чтобы Сулейман вернул ему какую-то рабыню, купленную у него Ибрагимом при посредничестве венецианца Луиджи Грити. Согласно шариату это была продажа, подлежавшая утверждению третьим лицом, которое и было настоящим собственником рабыни. Таковым лицом был Грити. Но Грити умер, поэтому его утверждение считается ничтожным, особенно если учесть, что рабыня перестала быть рабыней, а возведена в султанском гареме в новое качество, так же, как, например, зерно может быть перемолото в муку, а виноград переработан в уксус. Поэтому рабыня должна быть возвращена продавшему ее купцу, ибо продажа ее теперь стала ничтожной - батыль[89].