Лиетт помолчала.

– Ты, сдается, путаешь меня с тем, у кого краниум и ректум взаимозаменяемы? Я скрывалась от Революции, Империума, Пеплоустов и любых фракций, во главе которых стоит тот, кто тупее меня – то есть, от всех. Революция не сумела бы выследить меня в доме раздумий, что уж говорить про Долину. Нет, Сэл. – Лиетт мягко улыбнулась. – Это я к ним пришла.

– Что? – моргнула я. – Зачем?

– Гораздо интереснее – как, – заметила Лиетт. – Революция осознала свою несостоятельность быстрее, чем я от них ожидала. Когда я пришла к ним с предложением, они уже успели обратиться за помощью ко множеству лиц, вольнотворцев и даже нескольких скитальцев.

Что многое объясняло. Вроде как. По крайней мере, теперь я знала, почему у них столько вольнотворческих инструментов. Однако, что за такая важность в этой Реликвии, что они обратились ажно к ненавистным врагам? Ну да, она здоровенная. Но размер не то чтобы напрямую связан с мощью.

Или… связан?

– Они бросали на эту Реликвию все силы – иногда вполне себе буквально, – но мало что могли показать, кроме сожженных солдат и одного неудачливого вольнотворца, который начал карьеру не вывернутым наизнанку, но закончил именно так… – Лиетт кашлянула. – Так или иначе, мне тоже не особенно везло, пока я не различила исходящий из нее звук. Мелодию, неблагозвучную, неуместную. И вспомнила, что уже слышала это описание. – Она помолчала. – Ты однажды упоминала, как она звучит.

Песнь Госпожи Негоциант.

Я однажды пыталась обрисовать ее словами. Давно, когда я была ей любопытна. Давно, когда я искренне верила, что могу стать лучше.

– Однако эта оказалась иной. – Лиетт нашла еще одну склянку, обнюхала, кивнула сама себе. – Она была слишком… дерганой. Скрипучей. Злой. Я ничего не могла разобрать. – Лиетт подошла ко мне со склянкой и выдернула пробку. – Зато сумел маг.

– Разобрал песнь? – поинтересовалась я, пока Лиетт разворачивала мою раненую руку поудобнее. – Как такое возможно? И как вообще возможно, что есть больше одной пеееее… ЕБ ТВОЮ Ж НАЛЕВО!

Мой словесный вопль перешел в бессловесный – алхимия, которую Лиетт вылила мне на руку, зашипела, задымилась. Я выдернула руку, стискивая ее и осуждающе глядя на Лиетт. Она закатила глаза и отшвырнула пустую склянку.

– Средний раствор щадящих кислот и спящий штамм поедающей плоть болезни, все вырастила я лично. Не строй из себя маленькую. – Лиетт достала кусок ткани, снова сцапала мою руку и принялась ее заматывать. – Ты провалилась сюда, как я полагаю, с открытыми ранами, а все в этой лаборатории проистекает из Реликвии. Предпочту, чтобы ты не винила меня потом в болезнях, которые в ней, возможно, заключены.

– Погоди, проистекает из Реликвии? Из них же ничего не выходит, если только взрывчатка.

– Выходит, как я уже объяснила.

– И что же это?

– Кто же это, – поправила Лиетт. – У него нет понятного нам имени. Мы лишь недавно выяснили, что его можно выпустить. – Она подняла взгляд, зафиксировав бинт, и улыбнулась. – Реликвия – не реликвия. Это клетка.

Как будто вместе с этим знанием пришла боль – та самая, холодная, ноющая. Она заползла на ледяных черных пальцах в самое нутро, пробралась вверх по ребрам к груди. Словно, чтобы призвать этот страх было достаточно лишь услышать, узнать. И когда я заговорила, он сжал мне горло.

– Клетка, – спросила я, – для чего?

* * *

Опухоль.

Камень?

Какая-то… мясистая… говнистая… штука?

Я, честно говоря, понятия не имела, на что смотрю. То есть, ясен хер, не представляла, почему из-за этого коричнево-красного комка стоило так париться и нанимать вольнотворцев, скитальцев и снаряжать весь Железный Флот для охраны.

А если учесть, что они наняли несколько маленьких армий, чтобы сохранить его в тайне, держать его в банке казалось мне ма-а-алость неблагоразумным.

Я подняла банку, щурясь и разглядывая его сквозь стекло. По всему – комок. Не больше моего кулака. Неприятно коричневый с прожилками багрового. Назвала бы камнем, но никогда не видела камней такого цвета.

А еще камни не парят в воздухе.

Этот – парил.

Думаю, стоит упомянуть сию важную деталь.

Зрелище, конечно, впечатляло, однако в остальном ком был неподвижен. Так что я, как должным образом впечатлилась, так и должным образом охерительно заскучала.

– И что? – глянула я через плечо. – Ты привела меня сюда смотреть на летающую какаху?

Чего, видимо, говорить не стоило, если судить по выражению лица Лиетт.

Ее каюта – и без того тесная – казалась еще меньшее из-за маленькой книжной сокровищницы на разных стадиях прочтенности. Однако праведный гнев на лице как будто сделал Лиетт малость выше. Она скрестила руки на груди и сурово на меня воззрилась.

– Она не летает, и это не какаха, – строго произнесла Лиетт. – Она подвешивает себя в воздухе посредством неизвестной нам магии, а также не отвечает ни на воздействие, ни на попытки ее повредить любым известным нам способом.

– Так это… очень сухая летающая какаха? – Я снова уставилась на банку, постучала по стеклу. – А она что-нибудь еще делает?

– Мы так не думали, – ответила Лиетт. – Но затем… Неумолимому стало лучше.

– Кому?

– Неумолимому. Лейтенанту Неумолимому. Брату агента Неумолимого… ты его помнишь, надеюсь?

Я таки помнила. От агента Неумолимого у меня остались три шрама на боку. Или, точнее, от мерзости, которая носила его шкуру, словно наряд, когда я оказалась в ловушке заброшенной шахты, и оно попыталось освежевать и меня.

Вот такая… история.

– Он страдал от болезни – пустотной лихорадки. Исцеление занимает много времени. – Лиетт бросила на меня взгляд. – Как тебе, несомненно, известно.

Любопытный момент: если стошниться кому-то на колени, даже по крайне веским причинам, которые были совершенно вне твоей власти, тебе этого никогда, ни за что не забудут.

– Когда он стал проводить больше времени в охране Реликвии, мы заметили, что симптомы быстро отступили. – Лиетт цокнула языком. – Поэтому я, само собой, решила вскрыть его скальпелем.

– Само собой… стой, чего?

– К моему изумлению, рана исцелилась практически мгновенно. Дальнейшие опыты раскрыли больше воздействий. Растения росли и усыхали в ускоренном темпе. Еда меняла вкус. Однажды загорелась вода. – Лиетт усмехнулась. – Теперь понимаешь, что она делает?

Я сощурилась на банку.

– Это… магическая какаха?

– Она творит невозможное, то, что нам пока не дано даже понять. – Лиетт выхватила у меня банку. – Пусть ее истинная природа от нас пока ускользает, я, блядь, уверена, что ей не по душе, когда ты ее дразнишь.