Он лежал на своей раскладушке без сна и слушал грохот бомбардировщиков.

«Скажи мне, Курт, что ты не один из прихвостней Гиммлера».

«Я один из них, Труда, — безмолвно ответил Фогель. — Теперь я стал одним из них».

Лондон

— Привет, Альфред.

— Привет, Элен.

Она улыбнулась и поцеловала его в щеку.

— Я так рада встрече с тобой.

— Мне тоже очень приятно.

Она взяла Вайкери под руку и сунула свою руку в карман его пальто точно так же, как любила делать это в молодости. Они медленно пошли по аллее Сент-Джеймс-парка. Молчание не казалось Вайкери неловким. Больше того, он находил его даже приятным. Тогда, сто лет назад, это было одно из свидетельств того, что он действительно любил ее — то, как он чувствовал себя, когда они молчали, находясь вместе. Он наслаждался ее обществом, когда они разговаривали и смеялись, но точно так же он наслаждался им, и когда она вообще ничего не говорила. Ему нравилось молча сидеть рядом с нею на веранде ее дома, или гулять по лесу, или лежать на берегу озера. Того, что ее тело находится рядом с его телом или ее рука лежит в его руке, было для него вполне достаточно.

Предвечерний воздух был теплым и густым, словно в феврале случился августовский день, темное небо казалось тревожным. Ветер играл ветвями деревьев, рябил поверхность пруда. Флотилия уток покачивалась на волнах, словно корабли, расположившиеся на якорной стоянке.

Вайкери всмотрелся в свою спутницу пристальнее, в первый раз. Возраст нисколько не повредил ей. В чем-то она стала даже красивее, чем в те, прежние годы. Она была высокой и стройной, а ту капельку лишнего веса, которую она набрала, надежно скрывал прекрасно скроенный костюм. Волосы, которые она прежде носила распущенными, были тщательно собраны в пучок, поверх которого она приколола красивой булавкой маленькую серую шляпку без полей.

Вайкери позволил своему взгляду задержаться на ее лице. Ее нос, когда-то казавшийся чуть длинноватым, теперь выглядел идеальным. Щеки немного ввалились с возрастом, подчеркнув форму скул. Повернув голову, она заметила, что Вайкери разглядывает ее. Она улыбнулась ему, но выражение ее глаз при этом не изменилось. В них застыла ставшая уже привычной печаль, как будто у нее недавно умер кто-то близкий.

Первым молчание нарушил все же Вайкери. Он отвел взгляд от своей спутницы и лишь после этого заговорил:

— Прости, что так получилось с ленчем, Элен. Возникли кое-какие сложности на работе, и я не смог не то что уйти оттуда, но даже позвонить тебе.

— Не переживай, Альфред. В результате мне пришлось всего лишь посидеть в одиночестве за столиком в «Коннахте» и напиться вдребадан. — Вайкери резко повернулся к ней. — Ничего, я только смеюсь. Хотя не стану притворяться, что не испытала сильного разочарования. Мне потребовалось очень много времени, чтобы набраться храбрости и обратиться к тебе. Я поступила так ужасно тогда... — Ее голос опустился до неслышного шепота, и фраза осталась незаконченной.

«Да, Элен, именно так оно и было», — подумал Вайкери.

— Это было давным-давно. А как ты смогла разыскать меня?

Она позвонила ему в кабинет двадцать минут назад. Он поднял трубку, ожидая услышать все, что угодно, но только не ее голос: приказ Бутби срочно явиться к нему на ковер и продемонстрировать свои умственные качества, доклад Гарри о том, что Кэтрин Блэйк выстрелила в лицо кому-то еще, злой голос Питера Джордана, сообщающего, что с него хватит и МИ-5 может больше на него не рассчитывать. Услышав голос Элен, он чуть не лишился чувств. «Привет, дорогой, это я, — сказала она; как хороший агент, она не стала называть своего имени. — Может быть, у тебя еще не пропало желание встретиться со мной? Я стою в телефонной будке прямо напротив твоего офиса. О, Альфред, прошу тебя».

— Мой отец дружит с вашим генеральным директором, — прямо ответила она, — а Дэвид и Бэзил Бутби — хорошие друзья. Я уже давно знаю, где ты сейчас работаешь.

— Твой отец, Дэвид и Бэзил Бутби — все это мои самые любимые люди на свете.

— Не беспокойся, Альфред, они не сидят вечерами, обсуждая тебя.

— Что ж, хвала небесам хотя бы за это!

Она сжала его руку.

— Но как ты умудрился угодить в эту организацию?

Вайкери рассказал ей всю историю. О том, как он оказывал поддержку Черчиллю перед войной. Как Черчилль ввел его в круг приближенных советников в Чартуэлле. Как Черчилль вызвал его к себе в мае 1940-го и прямо-таки приказал поступить на службу в МИ-5.

— Неужели он на самом деле говорил все это, лежа в ванне? — удивилась Элен.

Вайкери кивнул, улыбнувшись при этом воспоминании.

— И как же премьер-министр выглядит голым?

— Он необыкновенно розовый. Это вызвало у меня самое настоящее благоговение. Я поймал себя на том, что весь остаток дня напевал «Правь, Британия».

Элен рассмеялась.

— Твоя работа, должно быть, ужасно интересная.

— Иногда. Но бывает и невероятно скучной и утомительной.

— Тебя, наверно, иногда подмывает поделиться с кем-нибудь теми тайнами, которые ты знаешь?

— Элен!

— А все-таки? — настаивала она.

— Нет, конечно, нет.

— А меня — да, — сказала она и отвела взгляд. Выждав мгновение, она снова оглянулась на него. — Ты прекрасно выглядишь, Альфред. Ты стал просто красивым. Такое впечатление, что ты нашел на этой проклятой войне свое место.

— Спасибо.

— Хотя все же мне непривычно видеть тебя без вельвета и твида. Ты теперь стал серым, таким же, как все они.

— Что поделать, это официальная униформа Уайтхолла. Я уже привык. И мне очень нравится перемена образа жизни. Но я буду рад, когда все это закончится и я смогу вернуться в Университетский колледж. Ведь мое место все-таки там.

Несколько мгновений он не мог поверить, что действительно произнес эти слова. Довольно долго он воспринимал МИ-5 как свое спасение. Но теперь он со всей определенностью знал, что это не так. Он наслаждался временем, которое проводил в МИ-5: непрекращающимся напряжением, бессонными дежурствами, несъедобной пищей в столовой, сражениями с Бутби, великолепной группой таких же, как он сам, высокообразованных любителей, включившихся в тайную работу. Он некоторое время намеревался просить, чтобы его оставили здесь и после войны. Но потом сообразил, что это будет нечто совсем другое — не будет непрерывного ощущения угрозы уничтожения нации, висевшей сейчас над ним подобно дамоклову мечу.

Но это было не все и, пожалуй, не главное. Хотя по уровню умственного развития он вполне годился для решения повседневных задач, стоявших перед разведывательным ведомством, сама сущность этой работы была ему глубоко отвратительна. Он был историком. По своей природе и образованию он был предан делу выяснения истины. А деятельность разведки полностью основывалась на лжи. На предательстве. На постулате о цели, оправдывающей средства. На обычае бить врага в спину и готовности ударить в спину даже друга, если возникнет такая необходимость. Он нисколько не был уверен, что тот человек, которым он стал, нравится ему.