А Франция вела себя так, будто уже купила Россию. У нее возникла идея — зачем везти на Восток винтовки? Лучше наоборот, везти на Запад русских солдат, пусть воюют во Франции. Требовали прислать 200 тыс. человек, потом разохотились аж на 400 тыс. С этими проектами в Петроград прибыли сенатор Думер и генерал По. Ничтоже сумняшеся разъясняли: «Мы же в нашей армии имеем аннамитов (вьетнамцев), ни слова не понимающих по-французски, но прекрасно воюющих под нашим началом». Президент Пуанкаре доказывал, что за их «помощь» Россия должна прислать не только солдат, но и рабочих на французские заводы.

Почувствовав, что наша страна зависит от них, западные «друзья» принялись между собой перекраивать даже российские границы! Вспомнили о своих симпатиях к полякам. Царь предполагал после войны объединить Польшу под своим протекторатом и предоставить ей внутреннюю автономию, как в Финляндии. Но французы вели с поляками закулисные переговоры, обещая отделить Польшу от России. А к царю начали подкатываться, чтобы он согласился на это. Наконец, союзники задумали вовлечь в войну Румынию. Она проституировала с обеими сторонами, ей хотелось получить и венгерскую Трансильванию и российскую Бессарабию. Французы и англичане не скупились на посулы, они рассудили, что в условиях равновесия на фронтах румынская армия может стать той гирей, которая перетянет чашу весов к победе Антанты. Но румыны выставляли дополнительные условия — пусть их поддержат русские, пришлют 5–6 корпусов.

Царю и Алексееву пришлось отбиваться от всех этих требований. Отдавать своих солдат во французскую армию они наотрез отказывались. «Польский вопрос» государь откладывал до окончания войны. Указывал: на любые уступки Польше немцы тотчас наобещают ей вдвое больше, а русские солдаты и народ этого просто не поймут — воевали-воевали, и только для того, чтобы отдать свою территорию? А боевую «мощь» румын Россия оценивала очень скептически. Полагала, что их нейтралитет куда полезнее гипотетического союза. Впрочем, Алексеев соглашался выделить 10 дивизий, действовать так, как он предлагал раньше — Салоникский фронт ударит с одной стороны, русские и румыны с другой, сомнут Болгарию, вторгнутся в Австро-Венгрию. Нет, этот план не устраивал западные державы, и румын тоже. Они боялись болгар и сражаться с ними не желали. Пускай русские развернутся на Дунае одни, защищают от болгар Румынию, а она в это время будет захватывать нужную ей Трансильванию. Разумеется, такой вариант ничуть не устраивал нашу Ставку.

Но союзники вновь и вновь поднимали требования о поляках, румынах, присылке солдат. Нажимали, доходили до шантажа. Ссориться тоже не хотелось, наживешь новые проблемы, а в выигрыше будет противник. Николай II и Алексеев решили пойти на уступки, но чисто символические, продемонстрировать узы союзничества. Отправить во Францию в качестве эксперимента одну бригаду, но она будет подчиняться французам лишь в оперативном отношении, останется российским соединением. 1-я Особая бригада и впрямь стала особой, показательной, ее формировали из отборных солдат. Возглавил ее Николай Андреевич Лохвицкий, бывший командир Красноярского полка, кавалер ордена Св. Георгия (впоследствии командовал армией у Колчака). Бригаду везли через Сибирь, потом пароходами через Сингапур, Бомбей, Суэц. В дороге она была 3 месяца и 20 апреля прибыла в Марсель.

Она оказалась очень кстати. Франция была в трансе от невиданных потерь под Верденом. Бригаду решили использовать, чтобы поднять дух народа — вот, мол, русские с нами, теперь выстоим. В Марселе встретили с чрезвычайным торжеством. Командирам немедленно вручили ордена Почетного Легиона, солдат засыпали цветами. Полки на пару дней оставили в городе, воинам давали увольнения, и их наперебой зазывали в дома, поили, угощали. Они пользовались огромным успехом у француженок, и наверное, в жилах многих нынешних французов течет и русская кровь. Не обходилось без курьезов. Солдат, закормленных и упоенных до предела, повезли в лагерь Майи, но обнаружилось, что во французских поездах нет туалетов. Двери из купе открывались наружу, из вагонов, естественные надобности предполагались на остановках, а поезд шел без них. Придумали выход — человек присаживался на корточки в открытых дверях, а товарищи держали его за руки. В таком виде и въехали на очередную станцию, где на перронах выстроилась публика с цветами… В боях бригада сперва не участвовала. Ее для «поднятия духа» возили по городам, устраивали парады.

Но союзников не удовлетворили ни символическая бригада, ни даже тяжелое наступление у оз. Нарочь, спасшее Верден. Французская пресса вопила, что Россия из «эгоистических соображений» противится союзу с Румынией и лишает Антанту шансов на скорую победу. Французское командование требовало побольше солдат. В Вердене бездарно погубили великолепные дивизии сенегальских стрелков, не жалея, гнали в самое пекло. Теперь спохватились — надо заменить сенегальцев русскими. Настаивали и на новом наступлении.

Посол Палеолог насел на российского премьера Штюрмера, обвинял Россию, что она вносит слишком маленький вклад в общее дело. Штюрмер напомнил, что русские только что наступали, понесли огромные потери, но посол взорвался. Выложил, что население Франции 40 млн, а России — 180 млн, и для справедливости ее потери должны быть в 4,5 раза больше французских. Мало того, Палеолог был уверен, что «по культурности и развитию французы и русские стоят не на одном уровне». «Все наши солдаты с образованием; в первых рядах бьются молодые силы, проявившие себя в искусстве и науке, люди талантливые и утонченные; это сливки и цвет человечества», а русская армия — «невежественная и бессознательная масса». Как же можно сравнивать и кем целесообразнее жертвовать?

Но Алексеев был иного мнения и выдал твердое заключение: общие планы уже согласованы, чем могли помогли, а решения русского командования «всегда будут приниматься, исключительно сообразуясь с обстановкой и требованиями собственного фронта; стремиться к удовлетворению переменчивых желаний союзников под влиянием такой же переменчивой обстановки недопустимо». В мае прикатила внушительная французская делегация во главе с министрами Вивиани и Тома. Надавить, чтобы «русские отрешились от эгоистических задних мыслей», отправили во Францию 400 тыс. солдат, в Румынию еще 200 тыс., ускорили наступление, а заодно отказались от Польши.

Алексеев предложил им попросту трезво подсчитать. На фронте было 2 млн. активных штыков. Снять 600 тыс. значило оголить оборону, немцы сомнут ее и двинутся в глубь страны. О, господа делегаты призывали не обращать внимания на подобные «пустяки», потом Россия «будет вознаграждена». Конечно, царь не согласился ради чужеземных капризов отдать на опустошение российские города и села. О Польше подтвердил свою прежнюю позицию. Наступление готовилось по плану, и ломать его не имело смысла. Но и отказывать по всем пунктам сочли все же нежелательным. Договорились послать во Францию еще 5 бригад.

Однако та же самая делегация, приехавшая, вроде бы, просить о помощи, беззастенчиво полезла во внутренние дела России! Посетила Думу, и Тома открытым текстом заявил: «Французы горячо и искренне относятся к Государственной Думе и представительству русского народа, но не к правительству. Вы заслуживаете лучшего правительства, чем оно у вас существует». А в беседе с председателем Думы Тома «дал полномочия» Родзянко — если понадобится, обращаться лично к нему или к Жоффру «с указанием на происходящие непорядки». Министр одной державы оплевывал правительство другой, союзной державы и давал «полномочия» спикеру ее парламента жаловаться на «непорядки»! Но либералы, ослепленные западничеством, даже не осознавали нелепости ситуации. Гордились оказанным доверием, с радостью принимали на себя роль иностранной «пятой колонны»…