Как сейчас помню: услышав сообщение о смерти Андропова, я кинулась на улицу Ферсмана в ближайшую к дому «Березку» (сеть магазинов, где покупали не за рубли, а за так называемые «сертификаты», которые получали в обмен на твердую валюту капстран или на не очень твердую соцстран). В магазине на Ферсмана в тот день было полно народа. Видимо, не я одна оказалась такой прозорливой. И все мы были вознаграждены. Я, к примеру, приобрела отличный «выходной» (парадный) костюм made in Italy. Долго-долго он грел мне душу и тело.

…Итак, Сталин умер. Однако по аналогии с Лениным он не совсем умер. Умер не как все смертные. Ведь «Ленин жил. Ленин жив. Ленин будет жить» — так мы выкрикивали в траурных пионерских речевках. А на торжественном приеме в Кремле в честь Победы в 1945 году малограмотный Сталин и вовсе произнес тост «За здоровье Ленина».

И маме моей, работавшей в ТАССе, пришлось переводить эту здравицу на немецкий, а ее коллегам по редакции информации для заграницы (РИДЗ) на английский и французский… Уж не знаю, как они с этим справились.

Стало быть, и Сталин не совсем скончался. Про его мертвое тело нельзя было сказать «бренные останки».

Как мы узнали, Его положат на первых порах в тот же Мавзолей, что и Ленина, на Красной площади (слухи о Пантеоне как-то затихли)! Но до этого Его следовало всенародно с почестями похоронить. И вот, насколько я помню, этих похорон мы все ждали.

Согласно описаниям одной из кульминаций погребального действа в 1924 году, когда умер Ленин, была «клятва Сталина».

Сталин клялся Ленину продолжать его дело: факел коммунизма перешел из мертвых рук Ленина в живые руки Сталина. Как в эстафете! Замечу в скобках, трудно сказать, что было на самом деле. Когда я попыталась узнать это, то выяснила, что из газетных подшивок выдраны соответствующие полосы. Но об этом в 1953 году никто из нас, разумеется, не ведал.

Впрочем, все это не имело никакого отношения к тому, что мы переживали в марте 1953 года. Как сказано выше, мы ждали похорон, необыкновенно торжественного зрелища. И подсознательно ждали, видимо, передачи эстафетной палочки в чьи-то руки.

И мы были вправе рассчитывать на небывалое зрелище.

Что же я увидела в день похорон?

Расскажу все, как запомнила.

Из всей нашей семьи (мы с мужем жили с моими родителями) пошла хоронить Сталина только я. Умный муж не захотел идти. Предварительно я договорилась по телефону с подругой Мухой. Решили пойти от меня, то есть из Большого Власьевского переулка, который находится в районе Сивцева Вражка и Арбата. И отправиться пораньше, чтобы занять очередь.

Да, я не оговорилась, мы именно хотели занять очередь. Много позже Инна Борисова, запомнившаяся мне еще по «Новому миру»123, называла себя «дитя очередей». Каждый из нас мог сказать о себе то же самое: «Я — дитя очередей».

Мы занимали очередь всегда и везде — очередь в магазин за мясом, молоком, сыром, колбасой. За перчатками, простынями, книгами. Очередь в билетную кассу, очередь в столовую, очередь к врачу, очередь за туалетной бумагой. Занимали иногда с ночи, то есть вечером, дабы получить искомый товар утром на следующий день. Такой был термин: занять очередь «с ночи». В этом случае номер твоей очереди, обычно трехзначный, писали на ладони чернильным карандашом. Зачем писали? Очень просто — простоять всю ночь, не отдохнув ни часу, не сходив ни разу в уборную, немыслимо. А если тебе дадут бумажку с номером, ты можешь передать или продать ее другому. Номер, написанный на руке чернильным карандашом, — гарантия справедливости — кто занимал «с ночи», тот и получит дефицит. Помню, что так приобретали вожделенную муку перед праздниками.

Итак, мы решили в тот памятный день занять очередь и для этого выйти часа за три-четыре до объявленного по радио часа официального пуска в Колонный зал Дома Союзов, где стоял гроб с телом Вождя.

Пошли по Арбату. Народа было не так уж много. Или это мне показалось, потому что мы шагали по мостовой. Движение транспорта, видимо, прекратили. Но, во всяком случае, сплошной толпы не было — люди двигались небольшими группками, по двое, трое, четверо…

Приблизившись к центру, мы, естественно, захотели свернуть направо, но всякий раз нам преграждали путь большие грузовики.

Была весна, но не ранняя, а обычная. Все равно идти было скорее приятно.

Вот мы миновали Петровские ворота, и толпа стала ощутимо густеть. Спускаемся к Трубной, то есть вроде бы удаляемся от центра, от Колонного зала, но гут чувствуем, что нас засасывает как бы в водоворот. Часть людей, увлекаемая потоком, движется вперед, часть старается выбраться из толпы на обочину, и мы с ними. То ли подруга Муха увидела своими «орлиными» дальнозоркими глазами, что на Трубной площади, загороженной со стороны Цветного бульвара грузовиками-чудовищами, уже смертельная давка, то ли я, это домыслили позже. Но мне кажется теперь, что и я разглядела гибельную воронку на Трубной, разглядела, несмотря на близорукость.

И во мне просыпается воспоминание о пережитых неприятных минутах в День Победы 9 мая 1945 года. Тогда я настояла на том, чтобы пойти на Красную площадь. Мужу не хотелось идти, он взывал к моему благоразумию. Я была беременна. Как выяснилось, от родов меня отделяло всего два с половиной месяца. В конце концов мы пошли. Но вот на подступах к Красной площади толпа начала теснить нас со всех сторон. Помню, что муж вдруг больно схватил меня за плечи и что есть силы затолкнул в какой-то двор. Ничего не понимая, я взглянула на него. Муж всегда был бледный, но в ту минуту в его лице не было пи кровинки, он стал просто белый как бумага. И я мгновенно осознала, что толпа может нас смять, затоптать. Прощай, беременность!

Кое-как мы выбрались из этого двора и дошли до безопасного места. О жертвах 9 мая ничего не слышала. Впрочем, если жертвы и были, то при Сталине об этом не сообщили бы. Думаю все же, что жертв и впрямь не оказалось. А о детях, рожденных в тот день на Красной площади, знаю достоверно. Моя знакомая, жена дипломата, родила мальчика не то на Красной площади, не то где-то неподалеку. И не только она одна…

Возвращаясь к марту 1953 года, скажу, что урок, данный мне в День Победы, пошел на пользу. Почуяв давку, я не стала