У самойловского Гамлета нет мрачных предчувствий относительно своей собственной судьбы. В начале драмы он появляется перед публикой не столько погруженный в тяжелую думу, сколько расстроенный тем, что совершается вокруг него. В первых сценах в его облике проскальзывает что-то юношески-простодушное, незащищенное. Он вступает в битву за восстановление нарушенного нравственного закона, не видя ничего героического в своем решении. Оно кажется ему сравнительно простым, легко осуществимым. Начиная борьбу, он не подозревает, какие могучие силы ела поднимает против себя. Понимание истинного положения приходит к нему позднее, когда уже ничего изменить нельзя: весь мир, враждебный Гамлету, приходит в движение. Опасность грозит ему со всех сторон. Иногда кажется, что он душевно изнемогает от ощущения всеобщей враждебности по отношению к себе.

Недоуменно-горькая улыбка появляется на его лице. Но и в самые острые моменты борьбы, защищая свою жизнь от многочисленных врагов, отбивая удары, нанося ответные, он не забывает о своей задаче вправить вывихнутые суставы в моральном костяке своих современников.

Как подлинный врачеватель, самойловский Гамлет видит перед собой не только человечество в его всеобщности, как сказал бы Белинский. Он думает о реальных людях, которые населяют прогнившее «датское королевство». Он осторожен в своих выводах по отношению к ним и выносит свой обвинительный приговор только тогда, когда убеждается, что моральная порча окончательно «разъела» их души и в них не осталось ни одного живого уголка, который можно было бы отвоевать от разложения.

Разговаривая с окружающими, Гамлет Самойлова все время взвешивает свои впечатления о них, обдуманными вопросами вызывая на ответы, сопоставляя их между собой, чтобы поставить точный диагноз.

Так он ведет себя в первой встрече с Гильденстерном и Розенкранцем. В начале разговора Гамлет Самойлова искренне радуется им как своим университетским друзьям, с которыми у него связаны еще живые воспоминания о годах учения, студенческих споров и пирушек. Доверчиво он расспрашивает их о жизни и планах на будущее. Но уже первые реплики Гильденстерна и Розенкранца заставляют его насторожиться. До его чуткого слуха доходят «глухие тона», чужие, ускользающие интонации. Со скрытой тревогой он начинает задавать наводящие вопросы, как будто трогая каким-то тонким инструментом различные стороны души своих собеседников, прислушиваясь к еле различимым отзвукам. К концу разговора взгляд Гамлета гаснет. Для него картина становится ясной. Все омертвело в душевной ткани этих людей. В них не осталось ничего человеческого. В этот момент будущая судьба Розенкранца и Гильденстерна решена для Гамлета.

С такой же точностью и быстротой «прослушивает» самойловский Гамлет внутренний мир Офелии в короткой, но прекрасно поставленной и разыгранной сцене, которая служит вступлением к знаменитому эпизоду «Мышеловки».

Только что, в предшествующем явлении, Гамлет понял, что Офелия служит орудием в руках его врагов. Он хочет убедиться, насколько далеко она зашла в своем предательстве. В присутствии всего двора с видом завзятого циника и весельчака он подходит к Офелии и осыпает ее градом самых непристойных острот. В исполнении Самойлова это — не месть Гамлета за обманутое доверие. В голосе актера где-то глубоко за циничным текстом острот слышится нежная жалость Гамлета к бедной Офелии. Он оскорбляет ее стыдливость, стремится как можно больнее затронуть ее, чтобы заставить в непроизвольном движении раскрыть свой внутренний мир, обнажить свою душу в ее истинном виде.

Прекрасно ведет эту сцену Бабанова. Ответы Офелии на реплики Гамлета немногословны и состоят больше из восклицаний, чем из связных фраз. Но артистка наполняет их глубоким содержанием. В них звучит и душевная растерянность Офелии перед оскорбительной грубостью Гамлета и в то же время участливая нежность к нему, и боль раненого сердца, и инстинктивное стремление сохранить свое женское достоинство в глазах собравшихся придворных. Намеренная грубость Гамлета приводит в движение весь душевный мир Офелии, и он засверкал перед нами всеми своими чистыми гранями. Нет, подозрения Гамлета были неверны. Душа Офелии осталась живой, ее еще не коснулась эльсинорская «порча». Взгляд Гамлета, устремленный на нее, смягчается, теряет напряженный блеск, и сам Гамлет с доверием опускается на землю у ее ног.

Но полнее всего это умение проникать в самую глубь человеческой души раскрывается у самойловского Гамлета в его разговоре с матерью после сцены с «Мышеловкой». Он проводит эту встречу как тяжелую операцию, которая почти не дает шансов на благополучный исход. Гамлет не угрожает королеве, не клянет ее со всем пылом страстно негодующего человека. Ничего от мстительного чувства нет в тех беспощадных словах обличения, которые он обращает к ней. Временами в его голосе слышится скрытая жалость, та обидная жалость, которую вызывает к себе внутренне чужой человек, зараженный неизлечимой болезнью. Самойловский Гамлет заставляет себя быть беспощадным с матерью, чтобы любыми средствами разбудить в ней уснувшую совесть. Кажется, что ее внутренний мир омертвел окончательно. Самые резкие, самые гневные слова Гамлета уже не причиняют ей боли. Они вызывают у нее только страх, ожесточение, ненависть, как это прекрасно раскрывает исполнительница роли королевы — Григорьева.

И все-таки Гамлет упорно пытается пробить дорогу к сердцу королевы, отыскать в ее душе хотя бы небольшой лоскут, не потерявший чувствительности, сохранивший эластичность живой ткани. Его словесные удары становятся все более сильными и безжалостными. Наконец из груди королевы вырывается крик живой человеческой боли. Гамлет нашел непораженное место. Не все погибло в этой порочной женщине, которая когда-то была матерью Гамлета.

Самойлов проводит эту хирургическую операцию с превосходной точностью и драматической силой. Мысль Гамлета в ее движении, его напряженная душевная работа приобретают здесь в игре артиста почти физическую осязаемость. Эта сцена по праву вырастает в центральный эпизод спектакля, бросающий яркий свет на своеобразный характер Гамлета, созданный Самойловым.

Самойловский Гамлет — героичен не по внешним проявлениям темперамента, но по своему душевному строю, по своему серьезному, истовому отношению к жизни как к подвигу. В этом отношении к жизни сказывается не только индивидуальное свойство гамлетовского характера, но и возраст самойловского героя. Гамлет Самойлова — очень молод, он только вчера сошел со студенческой скамьи. В нем нет следа горькой иронии и скепсиса — тех свойств, которыми отдельные трагики наделяли Гамлета и которые бывают присущи людям зрелым, хорошо знакомым с изнанкой жизни. В Гамлете Самойлова тонкий ум, острая наблюдательность прирожденного психолога, врачевателя по призванию сочетаются с юношеской непосредственностью, с непроизвольным максимализмом молодости. Он смотрит на мир, как будто видит его впервые. Жизнь развертывается перед ним во всей своей первоначальной непознанности.

Как в героической натуре в самойловском Гамлете сильна вера в человека, в его разум, в лучшие силы его души. Эта