вера движет им по пути подвига, и она же не дает ему чувствовать себя одиноким в его борьбе со злом мира. Он все время ощущает за собой присутствие людей, близких ему по духу. Это о них говорит Гамлет умирая, когда завещает Горацио рассказать миру правду о себе, чтобы перед современниками и потомством защитить от клеветы свое «раненое имя». Прекрасны у Шекспира эти слова, в которых Гамлет с таким доверием отдает себя на посмертный суд человечества. И как близки они самойловскому Гамлету, как гармонируют со всем его светлым благородным обликом.

Но в Гамлете Самойлова вместе с верой в лучшие стороны человеческой натуры сохранилось много и от простой доверчивости к людям, той доверчивости молодости, в которой сам герой не отдает себе ясного отчета.

Казалось бы, самойловский Гамлет прекрасно разбирается в окружении преступного короля. Никаких сомнений не вызывает у него ни прожженный придворный негодяй Озрик, ни лукавый царедворец Полоний. Очень быстро он разгадывает коварство своих вчерашних друзей по Виттенбергскому университету — Гильденстерна и Розенкранца. Он не питает иллюзий насчет своей матери. Скорее, обратно: одно время он склонен преувеличивать ее сознательное участие в злодеяниях короля. Даже бедную Офелию — и ту! — Гамлет подозревает в предательстве. Можно подумать, что Гамлет хорошо защитил себя от нападения из-за угла.

Но есть один персонаж в королевской свите, которому самойловский Гамлет доверяет безраздельно, почти так же, как своему верному Горацио. Это — Лаэрт, благородный рыцарь в шлеме со светлыми перьями. Когда Гамлет Самойлова обращается к Лаэрту, его лицо проясняется, в голосе звенят искренние ноты. В его отношениях к Лаэрту есть что-то от юношеской влюбленности в удачливого младшего брата или друга детства, который кажется ему олицетворением благородства, честности и красоты.

В сцене на кладбище самойловский Гамлет стремительно идет навстречу Лаэрту, протягивая к нему руки, словно для того, чтобы обнять его и прижать к своей груди. И острая боль глубоко раненного любящего сердца звучит в голосе Самойлова, когда он горестно укоряет Лаэрта:

«Зачем вы так обходитесь со мной? Я вас всегда любил».

Эти слова Самойлов выделяет в тексте роли. Он их не произносит громким голосом, но они звучат как крик сердца — с такой неподдельной искренностью произносит их актер.

Таким же доверчивым остается самойловский Гамлет и в сцене турнира. Свое обращение к Лаэрту перед началом поединка он произносит задушевным тоном. Это — не простая учтивость с его стороны, не ритуал придворного турнира, как обычно трактуют в театрах это место трагедии. Здесь каждое слово идет от души самойловского Гамлета, выражает его подлинные чувства. Это словесное вступление к поединку превращается у Самойлова в трогательное объяснение со своим другом после тяжелой ссоры. С какой-то бережностью он строит фразы этого вступления, как будто боясь случайным словом или неосторожной интонацией задеть самолюбие Лаэрта.

Во время поединка Гамлет Самойлова ждет предательской выходки от кого угодно — от короля, от любого из придворных, наблюдающих схватку прославленных фехтовальщиков, но только не от Лаэрта. Отражая удары его шпаги, Самойлов не упускает из поля своего наблюдения всего, что совершается вокруг него, быстрым как молния взглядом окидывая всех присутствующих на турнире. Но для Лаэрта и здесь у него остается только взгляд братской любви и дружбы.

Бедный Гамлет не подозревает в этот момент, что самое худшее предательство, самое последнее коварство ждет его впереди и что его доверчивая любовь к Лаэрту будет стоить ему жизни.

Таким образом, если искать трагическую вину Гамлета или его трагическую «ошибку», послужившую причиной его гибели, — то в самойловской трактовке она заключается не в бездеятельности Гамлета, не в его нерешительности, как думают многие комментаторы шекспировской трагедии о датском принце. Гамлета Самойлова приводит к гибели его чрезмерная доверчивость к людям.

Нам жаль Гамлета, жаль, что так неосторожно он поверил в честность и благородство Лаэрта. Жизнь в Эльсинорском замке должна была научить его большей осмотрительности. И вместе с тем какая прекрасная черта в нем это неутраченное чувство доверия к людям, эта его способность, несмотря ни на что, безраздельно отдаваться своему чувству. В этой черте, с такой полнотой воплощенной в игре Самойлова, сказывается душевная щедрость Гамлета, его человечность, сила его духа.

Среди русских Гамлетов, ведущих свою родословную от Мочалова, как мы видели, были самые разнообразные, в том числе мстительные, грозные, которые приходили в мир «опоясанные бурей», с карающим мечом в руках. Вместе с Самойловым на сцене появился светлый человечный Гамлет, Гамлет милосердный, как хотелось бы его назвать. Он беспощаден в своей борьбе с темными силами мира, и в то же время в нем живет милосердие к тем людям, у которых сохранилась в душе хотя бы искра живого человеческого чувства. «Я должен быть жестоким только для того, чтобы быть добрым», — говорит о себе шекспировский Гамлет. Никому из известных нам Гамлетов не подходят так эти слова, как к самойловскому герою. Он действительно добрый — этот непримиримый враг людской низости, этот неутомимый целитель человеческих недугов, героически принявший на себя почти непосильную миссию восстановить нарушенный нравственный порядок в мире.

4

Образ самойловского Гамлета в Театре имени Маяковского создается не только игрой актера. Он находит своеобразное воплощение во всем строе этого талантливого спектакля.

И здесь прежде всего необходимо отметить его постановочно-декоративную сторону, играющую такую важную роль в раскрытии темы самойловского Гамлета.

Это — один из тех редких случаев в театре, когда декорации с такой исчерпывающей полнотой участвуют в развитии основного конфликта трагедии. В них творческий замысел режиссера Н. Охлопкова и первоклассное мастерство художника В. Рындина слились в органическом единстве и создали замечательный по своей пластической выразительности образ шекспировской эпохи, образ того жестокого века, в котором пришлось жить, действовать и страдать Гамлету.

Во всех статьях и рецензиях, посвященных постановке Н. Охлопкова, много говорилось о движущихся железных воротах, которые составляют постоянную динамическую «рамку» спектакля. И действительно, они играют большую роль в создании всей его атмосферы.

Эти ворота выдвинуты на первый план сцены и в начале представления стоят закрытыми, тускло поблескивая своими массивными коваными гранями. Время от времени они медленно распахиваются, приведенные в движение скрытым механизмом, и снова закрываются, отмечая смену отдельных явлений и картин. Иногда действие спектакля идет перед закрытыми воротами, и тогда в их кованой непроницаемой поверхности неожиданно обнаруживаются потайные двери или слуховые окна. А в сцене «Мышеловки» на воротах поднимаются литые щиты, и они превращаются в своего рода «улей» с маленькими ложами, в которых размещаются король, королева и свита.

Но эти «ворота»