Дорогой крестник!

Пишу тебе спустя всего несколько часов после нашего прибытия в Хамм, где по приглашению короля Пруссии обосновались господин граф Прованский и господин граф д’Артуа. В их весьма немногочисленной свите состоит господин де Плугастель, который пожелал, чтобы к нему присоединилась супруга. Его высочество, узнав, что мы с госпожой де Плугастель держались в Кобленце вместе, необыкновенно растрогался – несомненно, движимый любовью к моему покойному брату, – а затем предложил и мне гостеприимство своего маленького двора. И вот мы все вместе приехали сюда и поселились в недорогой гостинице «Медведь», которую держат очень милые хозяева. Положение принцев крайне тягостно, а их квартиры в Хамме совершенно не подобают особам такого высокого ранга. Гостеприимство его величества короля Пруссии простирается не дальше позволения поселиться в городе. Надежды на улучшение, кажется, с каждым днем тают. И все же мужество и сила духа принцев невероятны и достойны восхищения. Они не изменили их высочествам даже в черную минуту, когда из Парижа пришло известие о чудовищном, немыслимом, святотатственном преступлении черни, предавшей короля лютой смерти. Принц издал указ, которым провозгласил королем Франции дофина и принял на себя регентство. Он с истинным благородством объявил, что его единственное стремление – отомстить за кровь брата, разбить цепи, которыми скована семья несчастного Людовика, возвести дофина на трон и восстановить во Франции освященный веками закон.

Нам, как Алина уже сообщала в своем последнем письме, по-прежнему трудно принять решение относительно будущего. Рабуйе, несмотря на грозящую ему опасность, ухитрился прислать мне 50 луидоров, припрятанных перед конфискацией. Добрая, верная душа! Еще он пишет, что ему удалось схоронить свое лучшее серебро так, что оно не попадет в руки грабителей. Я начинаю подумывать, что твой план, к которому мы в свое время отнеслись слишком легкомысленно, – единственный разумный выход из затруднительного положения. И все же, мой дорогой крестник, мне не хотелось бы становиться для тебя обузой, да я и не вправе.

Алина здорова и шлет тебе самый нежный привет. Она говорит о тебе постоянно, из чего следует, что ее мысли неотлучно с тобой и ей тебя недостает. Эта разлука занимает далеко не последнее место среди наших несчастий, но ты поступил мудро, не продав землю себе в убыток в те дни, когда мы не знали, где раздобыть средства к существованию.

На третий день после получения этого письма и спустя неделю после его написания Андре-Луи неожиданно, не объявив о своем приезде, появился в Хамме. Городок в ту пору лежал под пеленой снега, рассекаемой чернильным потоком Липпе.

Этот внезапный приезд был следствием двух фраз в письме крестного – той, где говорилось о нежелании «становиться обузой», и намеком на страдание, вызванное разлукой.

Андре-Луи не стал отвечать, а явился сам, желая показать, что по крайней мере этому несчастью можно положить конец. Кроме того, он надеялся победить щепетильность крестного, не желавшего принимать помощь крестника, – щепетильность, с его точки зрения, нелепую.

На первый взгляд городишко на Липпе, размерами едва превосходивший деревню, показался Андре-Луи убогим. Но гостиница «Медведь», как выяснилось чуть позже, и впрямь была весьма приличным заведением. Лестница полированной сосны вела из общего зала на галерею, в которую с трех сторон выходили двери номеров для постояльцев. Несмотря на стесненность в средствах и неопределенные виды на будущее, сеньор де Гаврийяк потребовал для себя с племянницей три лучшие комнаты.

Господин и госпожа де Плугастель занимали покои на первом этаже, позади общего зала. Кроме них, в «Медведе» обитали еще двое-трое господ, составлявших некое подобие двора при регенте.

День уже клонился к закату, когда Андре-Луи, натянув поводья, остановил лошадь и спрыгнул в мокрое, подмерзавшее снежное месиво. Выскочивший из дверей гостиницы хозяин, увидев его изможденную почтовую клячу и неказистый саквояж, притороченный к седлу, не счел нужным, здороваясь с приезжим, вынуть изо рта свою фарфоровую трубку. Но отрывистый, властный тон путешественника, пожелавшего увидеть сеньора Гаврийяка, строгий взгляд темных глаз, шпага на боку и кобура при седле вывели незадачливого пруссака из апатии.

Алина и господин де Керкадью сидели в комнате наверху, куда хозяин и проводил приезжего. Андре-Луи застал их врасплох. Они хором вскрикнули – сначала изумленно, потом радостно, в одно мгновение оказались рядом и, завладев обеими его руками, стали требовать объяснений.

Андре, не отвечая, приложился губами к руке крестного и припал к устам Алины, которые никогда раньше не отвечали ему с такой готовностью. Взор девушки восторженно сиял, и одновременно в глубине ее глаз, изучавших каждую черточку дорогого лица, читалась необыкновенная нежность.

Горячая встреча согрела Андре-Луи, словно вино. Он буквально расцвел в этой атмосфере любви. Все было прекрасно, и он был рад, что приехал.

Его привечали как блудного сына. Роль упитанного тельца за ужином, почти немедленно устроенным в честь этого приезда, исполняли гусь и окорок шварцвальдского кабана. Золотистый рупертсбергер, казалось, вобрал в себя весь букет рейнского лета.

«Совсем недурно для людей, стоящих на краю нищеты», – подумал Моро, глядя на белоснежную скатерть, на которой в свете свечей сверкала стеклянная посуда. Он поднял бокал, словно провозглашая этим жестом безмолвный тост в честь Алины. В ответ ее влажные глаза вновь засветились нежностью.

После ужина Андре-Луи объяснил, зачем именно приехал. Он намеревался сломить сопротивление крестного, не желавшего принять его помощь, тогда как это был единственный доступный ему способ обеспечить близких. Моро предложил крестному взглянуть фактам в лицо и дать надлежащую оценку событиям во Франции. Король обезглавлен, монархия упразднена, дворянские поместья конфискованы, и земли распределены «среди тех, кто не имел земли». Как будто владение землей в прошлом – это преступление, требующее наказания, а безземельность – добродетель, заслуживающая награды!

– Подобно тому как третье сословие вырвало власть у аристократии, намереваясь наделить ею всех и каждого, теперь чернь отобрала власть у третьего сословия, с тем чтобы монополизировать ее. Привилегии перешли из рук в руки. Если раньше ими пользовались дворяне – иначе говоря, люди, призванные править по рождению и воспитанию (пусть даже они и злоупотребляли властью), – то теперь привилегии завоевал всякий сброд. Землю отняли у собственников и транжирят, движимое имущество сплошь разграблено во благо нации. Своими мерами шайка алчных негодяев подкупает население, укрепляя свою власть. Они склоняют невежественный люд на свою сторону лестью и обманом, добиваются неслыханных полномочий и используют их в корыстных целях. Рано или поздно это приведет к полному хаосу и разорению страны. Потом, силой ли оружия или иным способом, они создадут на руинах новое государство, и порядок, равенство и безопасность снова восторжествуют; возмещение ущерба тем, кто лишился собственности и состояния, весьма вероятно, будет в числе их первых решений. Однако на это может уйти жизнь целого поколения. Что вы собираетесь делать? Ждать? Как вы будете жить до наступления лучших времен?