Е. В. Тарле именно в связи с очищением Франции в 1799-1800 гг. от разбойничьих банд заключил, что Наполеон всегда «решительно предпочитал скорее покарать десять невиновных, чем пощадить или упустить из рук одного виновного», и что он «скорее простил бы, если бы о нем распространяли слух, что он зверь, чем возводили бы на него напраслину, будто он добр»[1282]. В этом Евгений Викторович, судя по свидетельствам из самых разных источников, существенно ошибается. Конечно, исследования Артура Леви («Душевные качества Наполеона») и академика Фредерика Массона («Наполеон I в придворной и домашней жизни») можно расценить как предвзятую апологию Наполеона. Но ведь даже в них, помимо слащавых комментариев, есть неоспоримо засвидетельствованные очевидцами факты, которые говорят, что Наполеон - не только не зверь, но и как человек по своей природе, говоря словами его личного секретаря барона А.-Ж.-Ф. Фэна, «не был зол, но был естественно добр». Главное же, подобными свидетельствами изобилуют многие источники. Преимущественно на основании таких фактов Д. С. Мережковский составил в своей книге о Наполеоне отдельный параграф под названием «Злой или добрый?»[1283].

Да, по отношению к разбойничьим бандам, французским заговорщикам-террористам (о них пойдет речь особо) или египетским фанатикам-бунтовщикам Наполеон был жесток, но расправлялся с ними адекватно их жестокости. Запятнали его репутацию два расстрела: трех тысяч пленных турок 8 марта 1799 г. под Яффой и, как ни странно, воспринятый общественным мнением как еще более одиозный, чем расправа в Яффе, расстрел одного герцога Энгиенского 20 марта 1804 г. в Венсенском замке. Оба этих расстрела - очевидные, непростительные злодеяния. И все-таки даже в этих случаях нельзя закрывать глаза на смягчающие обстоятельства. Ведь массовый расстрел турок, как мы видели, был спровоцирован адъютантами Наполеона и навязан ему именно силою обстоятельств, которым он уступил после трехдневного их обсуждения на военном совете, а что касается герцога Энгиенского (о нем и его судьбе мы еще поговорим), то он стал жертвой такого сплетения закономерностей и случайностей, где не все зависело от злой или доброй воли Наполеона.

Зато вопиют о себе, требуя нашего внимания, другие факты. Вспомним, как Наполеон 13 вандемьера 1795 г., при стрельбе в мятежников-роялистов на улицах Парижа после первых двух залпов, во избежание лишних жертв, приказал заряжать пушки только порохом, без снарядов, т. е. пугать и разгонять мятежников холостыми выстрелами. Сравним: в России 14 декабря 1825 г. Николай I, расстреливая мятежные полки декабристов, и не подумал о такой относительно гуманной мере. А тот, восславленный корифеями мировой культуры, факт, когда 11 марта 1799 г. Наполеон с риском для собственной жизни посетил чумной госпиталь в Яффе, чтобы ободрить больных солдат, - разве не есть свидетельство гуманной, доброй воли главнокомандующего? И не о том ли говорит приказ Наполеона во время отступления из Сен-Жан д’Акра отдать всех лошадей, включая его собственную, под фургоны для больных и раненых, а здоровым солдатам, офицерам и генералам, а также самому главнокомандующему идти через выжженную пустыню пешком?

Общеизвестно, как почитал Наполеон своих родителей - папу Карло и маму Летицию, как смолоду, еще с лейтенантского чина, всегда заботился о своих трех сестрах и четырех братьях (кроме Люсьена, с которым, хоть и временно, но подолгу был в ссоре). Он мог быть верным и заботливым другом. Память о погибших друзьях - таких как Ж. Б. Мюирон, Л. Ш. А. Дезе, Ж. Ланн, Ж. Б. Бессьер, М. Ж. К. Дюрок, гибель которых он горько оплакивал, - Наполеон хранил до конца своих дней и не забыл об их семьях в своем завещании. Да что там друзья! - барон А. Ж. Ф. Фэн с удивлением узнал о том, что Наполеон всю жизнь содержит свою старую кормилицу Камиллу Илари (это еще не удивительно) и выплачивает из собственного кармана персональные пенсии сестре Максимильена Робеспьера и... кормилице короля Людовика XVI[1284]. «Так просто и чудно примирил он в сердце своем палача с жертвою», - комментировал этот факт Д. С. Мережковский[1285].

На войне, по воспоминаниям того же барона Фэна, «первым делом его (Наполеона. - Н. Т.) после всякого сражения была забота о раненых. Сам обходил поле, приказывал подбирать своих и чужих одинаково; сам наблюдал, чтобы делались перевязки тем, кому они еще не были сделаны, и чтобы все до последнего перенесены были на амбулаторные пункты или в ближайшие госпитали»[1286]. Заглянем в 1812 г., на поле Бородинской битвы. Хорошо известен цитированный и пересказанный в разных источниках эпизод из воспоминаний наполеоновского адъютанта и будущего члена Французской Академии графа Ф. де Сегюра: когда Наполеон со своим штабом объезжал поле сражения, уже оставленное русскими, «нога одной из лошадей наступила на раненого и вырвала у него крик, последний признак жизни и страдания. Император в гневе стал бранить штабных за то, что они не заботятся о раненых. Кто-то, чтобы успокоить его, заметил, что это русский солдат. Но император с живостью возразил, что после победы нет врагов, а есть только люди! Затем он разогнал офицеров, сопровождавших его, повелев им оказать помощь всем тем, чьи крики раздавались в разных концах поля»[1287].

Потрясающую историю записал Э. Лас Каз на острове Святой Елены со слов Наполеона. Император вспомнил тогда, как после одного из сражений Итальянской кампании 1796-1797 гг. (какого именно, забыл) в тихую лунную ночь он с группой офицеров обходил поле боя, с которого еще не успели подобрать убитых, и вдруг увидел и услышал собаку. Она выла над трупом своего хозяина. Когда офицеры подошли к ней поближе, она бросилась было к ним, потом отпрянула назад к трупу и стала лизать его лицо, тут же - опять к ним, и так много раз, не переставая выть, «как будто призывая на помощь или требуя мщения, - вспоминал Наполеон. - Никогда ничто ни на одном поле битвы не производило на меня такого впечатления . Этот человек, подумал я, всеми покинут, кроме собаки. Какой урок дает людям природа в лице этого животного! В самом деле, что такое человек и какая тайна в чувствах его? Я, командовавший в стольких сражениях и спокойно смотревший на гибель стольких людей, был потрясен этим жалобным воем собаки»[1288]. Д. С. Мережковский, ссылаясь на того же Э. Лас Каза, М. Марбо и Ф. де Сегюра, добавляет к этой сцене другую: «Вот и сам Наполеон воет, как собака, как Ахиллес над Патроклом, - над маршалом Ланном, когда под Эсслингом раздробило ему обе ноги ядром. И ночью, один, в императорской ставке, когда ему подали ужин, ест через силу и плачет, и слезы капают в суп»[1289].