Шику видели в компании Балбину в укромных местечках на реке, на прогалинах в зарослях, и если она все еще сохранила целку или хотя бы половинку от нее, то либо чудом, либо потому, что у Балбину не стоял. Как бы то ни было, сиа Леокадия лично заказала свадебное платье для внучки и объяснила доне Наталине, что хочет, чтобы оно было сшито по моде Сержипи, со всеми украшениями и атрибутами невинности.

Другие столь многого не требовали, довольствуясь просто новыми нарядами, не желая выходить замуж в старых тряпках. Клейде, тоже внучка сии Леокадии, кузина Шики, была брюхатая, заказала голубое платье отряда пастушек, в котором выступала во время рейзаду. Это был голубой цвет Непорочной Девы Марии. И раз уж речь зашла о внучках сии Леокадии и о рейзаду, то среди множества невест, ожидавших приезда святой миссии, нужно упомянуть барышню Аракати, которая на карнавале представляла Госпожу Богиню. К удивлению родни, в том числе и внимательной бабушки, после триумфальной ночи Богоявления она появилась в доме, держа за руку с Гиду, и сообщила, что они будут жить вместе. В урожае рожениц выходцы из Эштансии поучаствовали тремя беременными и трех невест поставили в сезон свадеб.

Те, кто давно сожительствовал, тоже заказывали платья доне Наталине или шили сами. Абигайль привезла свое из Такараша, где и с Баштиау да Розой жили со времен наводнения. Святые отцы и туда собирались добраться, но Абигайль хотела выйти замуж в Большой Засаде, одновременно с Изаурой, своей сестрой, — это будет большой праздник в доме Жозе душ Сантуша и сии Клары. Много пар приходило с окрестных фазенд — не каждый день святая миссия появлялась на берегах Змеиной реки.

12

Не менее взбудоражены были родители детей, ожидавших крещения. Около десятка язычников ожидали в Большой Засаде возможности попасть в лоно католической церкви, чтобы избежать лимба, ежели они умрут во младенчестве, или ада, если к тому моменту повзрослеют. Родители оживленно выбирали крестных, выбор подчас вызывал споры и смех. Зилда послала весточку Бернарде: «Реши, кто будет крестными Наду, потому как ребенка окрестят, когда прибудет святая миссия».

Лежа в постели с Натариу, Бернарда завела об этом речь:

— У крестного уже есть кто-нибудь на примете? — Голова ее покоилась на его груди, и он теребил ее распущенные волосы.

— Если хочешь, сделаем так: я выбираю крестного, а ты — крестную.

— По мне — так крестной может быть только кума Корока. Я ей обязана больше, чем матери, бедняжке.

— Что до крестного, то я подумывал о Фаду — мы и так уже кумовьями друг друга называем. — Рука его спустилась с волос на грудь крестницы, а оттуда — на живот, и начала поигрывать с пушком, покрывавшим ее лоно.

Так выбрали крестных малышу Наду. По крови он был сыном Бернарды и капитана Натариу да Фонсеки, а по воспитанию — сыном Зилды, крестной Бернарды, жены капитана.

13

— Изыди, Сатана! — воскликнул брат Зигмунт фон Готтесхаммер в кульминационный момент исповеди юной Шики. Впрочем, не такой уж и юной — ей накануне дня Сан-Педру должно было стукнуть четырнадцать. Из всех майских невест она была единственной, кто мог надеть гирлянду и фату на церемонию бракосочетания.

Выказывая решительную склонность к обсуждению подробностей и полное невежество относительно того, что являлось грехом простительным, а что — смертным, барышня из красного карнавального шествия, не краснея — а это хорошо бы сочеталось с цветом ее отряда рейзаду, — поведала негодующему брату Зигмунту о сладостных искушениях, которым подвергал ее возлюбленный. Балбину жил когда-то в Ильеусе, где и прознал про всякие выдумки гринго — Шике они пришлись по душе.

Борьба, разразившаяся в импровизированной часовне между святым инквизитором и барышней из красного карнавального шествия, была бескровной, но от этого не менее неистовой. Ничтоже сумняшеся, она описала ему непристойные ласки, совершавшиеся при помощи пальцев и языка, содомию — ах, Содом возвратился! — после чего монах запретил ей фату и гирлянду — символы девственности. Однако невеста почтительно, но упрямо отстояла свое право на флердоранж, сделанный ловкими пальчиками доны Наталины, потому что туда, в щелку («Богом клянусь, падре!»), Балбину никогда ничего не засовывал, Шика никогда ему этого не позволяла! Все, что они делали, окромя самого главного, для того и нужно было, чтобы не дать ему порвать ей целку, — где же ваше преподобие такое слыхало, что дать в зад — это то же самое, что и в щелку? В Эштансии девушки выходили замуж девственницами, но чтобы облегчить ожидание, они позволяли и промеж ляжек, и в зад — ведь никто не железный, сеу падре!

Брат Зигмунт прогнал ее вон: «Vade retro,[109]Вельзевул!» В иные времена он воспользовался бы плетью, чтобы изгнать из нее демонов, вырвать из ее тела населявшие его злые силы, — но это в добрые времена святой инквизиции. Шика удовлетворилась, думая, что священник благословил ее и тем самым дал согласие на свадебное платье. Она три раза прочитала «Богородице, Дево, радуйся» и один раз «Отче наш», потому что добрый падре забыл назначить ей покаяние.

14

Монахи, с согласия сеу Карлиньюша Силвы, оборудовали на складе какао по краям участка две исповедальни. Здесь не было обычной перегородки между исповедующимся и исповедником, но те немногие женщины, которые пришли совершить таинство — самое важное, по мнению умудренного брата Зигмунта фон Готтесхаммера, — не стыдились смотреть на падре в тот момент, когда опустошали свою котомку с грехами. Несчастные, он не ведали, что такое стыд.

Немногочисленные женщины и ни одного мужчины. «Церковь и падре — это дела женские» — так говорили мужчины, эти отступники. Многие из них были убийцами, начиная с этого самого капитана — не раз слыхали монахи, проходя долгие лиги по берегам Змеиной реки, ужасающие намеки на его знаменитую жесткость и прошлое, полное преступлений.

В первый день святой миссии брат Теун и брат Зигмунт решили составить общее мнение о жизни в Большой Засаде: исповедать грешников, узнать о положении дел с язычниками и моралью местечка. Желающих исповедаться, покаяться и получить отпущение грехов оказалось не много — отпущение грехов в устах брата Зигмунта фон Готтесхаммера, Молота Господнего, звучало как порицание и кара, — и потому братья пошли из дома в дом, от человека к человеку.

В жилище сеу Карлиньюша Силвы, где они остановились, брат Теун вернулся с сердцем, полным грусти, увидев Закон Божий в таком небрежении, — ах, несчастные бедняги! А Зигмунт, охваченный негодованием и ужасом, дрожал от священной ярости, увидев, в какой мерзости пребывают эти отступники — проклятые безбожники.

Некрещеные младенцы, внебрачные дети, зачатые во грехе, пары, размножавшиеся, будто животные, без Божьего согласия и благословения, — разврат, преступность, невежество и небрежение по отношению к Святой Матери Церкви. Больше, чем ряд домов, построенных в центре селения — две улочки и один переулок, — было гнилое нагромождение глинобитных лачуг и соломенных хижин на Жабьей отмели. «Квартал потаскух» — так его называли сами жители своими развратными языками. О нем говорили с известной гордостью — еще бы, он был самым большим в этих краях.