держась точки зрения того идеализма, согласно которому бытие обусловливается мышлением. Материализм Маркса показывает, каким образом история мышления обусловливается историей бытия. Но идеализм не мешал Гегелю признавать действие экономики, как причины, «опосредствованной развитием духа»; и точно также материализм не помешал Марксу признать в истории действие «духа» как силы, направление которой определяется в каждое данное время и в последнем счете ходом развития экономики.

Что все идеологии имеют один общий корень: психологию данной эпохи, это понять не трудно, и в этом убедится всякий, кто хоть бегло ознакомится с фактами. Укажем для примера хоть на французский романтизм. Виктор Гюго, Эжень Делакруа и Гектор Берлиоз работали в трех совершенно различных областях искусства. И все они были довольно далеки друг другу. По крайней мере, Гюго не любил музыки, а Делакруа пренебрежительно относился к музыкантам-романтикам. И все-таки этих трех замечательных людей справедливо называют романтической троицей. В их произведениях отразилась одна и та же психология. Можно сказать, что в картине. Делакруа «Дант и Вергилий» сказалось то же самое настроение, которое продиктовало Гюго его «Эрнани», а Берлиозу – его «Фантастическую симфонию». И это чувствовали их современники, т. е. те из них, которые вообще не были беззаботны насчет литературы и искусства. Классик по своим вкусам, Энгр называл Берлиоза «отвратительным музыкантом, чудовищем, разбойником, антихристом»[388]. Это напоминает лестные отзывы классиков о Делакруа, кисть которого они величали пьяною метлою. Известно, что Берлиозу приходилось выдерживать, подобно Гюго, настоящие битвы[389]. Известно также, что ему с несравненно большим трудом и гораздо позже, нежели Гюго, досталась победа. Почему это было так, несмотря на то, что в его музыке выражалась та же самая психология, что и в романтической поэзии и драме? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно было бы выяснить себе многие такие частности в сравнительной истории французской музыки и литературы[390], которые, может быть, надолго, – если не навсегда, – останутся невыясненными. Но что не подлежит ни малейшему сомнению, так это то, что психология французского романтизма станет нам понятной только тогда, когда мы взглянем на нее, как на психологию определенного класса, находившегося в определенных общественных и исторических условиях[391]. Ж. Тьерсо говорит: «Движение тридцатых годов в литературе и искусстве далеко не имело характера народной революции[392]. Это безусловно верно: названное движение было буржуазным по своему существу. Но и это еще не все. В среде самой буржуазии оно совсем не пользовалось всеобщим сочувствием. По мнению Тьерсо, оно выражало собою стремления небольшой кучки «избранных», обладавшей достаточной проницательностью для того, чтобы увидеть гениальность[393]. Этими словами поверхностно, – т. е. по-идеалистически, – констатируется тот факт, что тогдашняя французская буржуазия не понимала значительной части того, к чему стремились и что чувствовали тогда в литературе и в искусстве ее же собственные идеологи. Подобный разлад между идеологами и тем классом, стремление и вкусы которого они выражают, вообще не редкость в истории. Им объясняются весьма многие особенности в умственном и художественном развитии человечества. В интересующем нас случае этот разлад вызвал, между прочим, то пренебрежительное отношение «тонко» чувствующей «élite» к «тупым буржуа», которое и до сих пор вводит в заблуждение наивных людей, решительно неспособных понять, благодаря ему, архибуржуазный характер романтизма[394]. Но здесь, как и везде, происхождение и характер такого разлада может быть объяснен в последнем счете только экономическим положением, экономической ролью того общественного класса, в среде которого он проявился. Здесь, как и везде, только бытие проливает свет на «тайны» мышления. И вот почему здесь, – опять, как везде, – только материализм способен дать научное объяснение «хода идей».

XIV

Пытаясь объяснить этот ход, идеалисты никогда не умели внимательно взглянуть с точки зрения «хода вещей». Так, Тэн объясняет произведения искусства свойствами окружающей художника среды. Какими же свойствами? Психологическими, т. е. той общей психологией данного времени, свойства которой сами нуждаются в объяснении[395]. Материализм, объясняя психологию данного общества или класса, апеллирует к общественной структуре, создаваемой экономическим развитием, и т. д. А Тэн, который был идеалистом, объяснял общественной психологией происхождение общественного строя и потому запутался в безвыходных противоречиях. Идеалисты всех стран не любят теперь Тэна. Понятно почему: под средой он понимает общую психологию массы, психологию «среднего человека» данного времени и данного класса, и эта психология является у него последней инстанцией, к которой может апеллировать исследователь. Вследствие этого у него выходит, что «великий» человек всегда мыслит и чувствует по указке «среднего» человека, под диктовку «посредственностей». А это и фактически неверно, да и обидно для буржуазных «интеллигентов», всегда склонных хоть немножечко причислять себя к категории великих людей. Тэн был тот человек, который, сказав А, оказался не в силах произнести Б, и тем испортил свое собственное дело. Из противоречий, в которых он запутался, нет выхода, помимо исторического материализма, отводящего надлежащее место и «личности», и «среде», и средним людям, и великим «избранникам судьбы».

Не лишено будет интереса то замечание, что во Франции, которая, начиная с средних веков и до 1871 года включительно, была той страной, где общественно-политическое развитие и взаимная борьба общественных классов приняли наиболее типичный для Западной Европы характер, легче всего обнаружить причинную связь между названным развитием и названной борьбой, с одной стороны, и историей идеологий – с другой.

Говоря о причине распространения идей теократической школы философии истории в эпоху французской реставрации, Р. Флинт замечает: «Успех подобной теории остался бы, однако, необъяснимым, если бы путь для нее не был подготовлен сенсуализмом Кондильяка и если бы она не была так очевидно направлена на служение интересам той теории, которая представляла мнения широкого класса французского общества прежде и после реставрации[396]. Это, конечно, так. И легко понять, какой именно класс нашел в теократической школе идеологическое выражение своих интересов. Но сделаем еще шаг вглубь французской истории и спросим себя: нельзя ли открыть также общественные причины успеха сенсуализма в дореволюционной Франции? Не было ли умственное движение, выдвинувшее теоретиков сенсуализма, в свою очередь, выражением стремлений какого-нибудь общественного класса? Известно, что было: это движение выражало освободительные стремления французского «среднего сословия»[397]. Если бы мы пошли еще дальше в том же направлении, то мы увидели бы, что, например, философия Декарта очень ярко отражает в себе нужды экономического развития и соотношение общественных сил своего времени[398]. Наконец, если бы мы дошли до XIV столетия и обратили свое внимание, например, на рыцарские романы, имевшие большой успех при тогдашнем французском дворе и в среде тогдашней французской аристократии, то мы опять без труда открыли бы, что эти романы были зеркалом жизни и вкусов только что