В приемной стоят обыкновенно стол и несколько кресел.

В дверях приемной встретила меня тай-тай; это – титул, с которым обращаются в Китае к барыням. Мы прошли с ней в комнату направо. Тай-тай была женщина лет 30, не особенно красивая, но довольно приятной наружности; конечно, белила и кармин на губах делали ее несколько похожею на рисунок: в обращении барыни было много приветливости и даже радушия. Мы сели у стола в креслах, и сюда нам подали чай и к нему пирожное и фрукты; пирожное очень напомнило мне европейские печенья. Фрукты в Китае подают обыкновенно очищенные от кожи и нарезанные ломтиками. Барыня брала эти лакомства палочками, которые заменяют в Китае наши вилки, и накладывала миге на отдельное блюдо. Прислуживала нам няня и еще другая женщина.

Барыня много расспрашивала меня, но до меня через Сандан Джимбу доходила едва десятая часть вопросов. Он всегда плохо приспособлялся к роли переводчика и предпочитал на вопросы отвечать сам, не доводя до сведения разговаривающих сторон вопросы и ответы. К тому же он плохо понимал мой очень бедный монгольский язык. Из того, что говорилось, до меня, между прочим, дошло, что раньше тай-тай жила в Илийском крае, где ее муж служил, что она мельком видала русских ранее. Узнала я также, что долго в Синине жить она не будет, что дом, в котором она меня принимает, не их собственный, а казенная квартира, причем барыня пожаловалась на дурную обстановку. Действительно, при ближайшем осмотре, комната оказалась давно не ремонтированною, потолок закоптел, решетки в окнах почернели от старости и утратили лак. Несколько наряднее смотрел уголок хозяйки; обитый красным сукном кан, заменяющий китайцам диван и постель, был задрапирован слегка материей и убран подушками, а по стенам над ним были развешаны картины.

Дочка тай-тай, все с таким же серьезным личиком и дома, как была у нас, сидела в той же комнате у окна и, как оказалось, вышивала шелками башмаки для своей куклы. Здесь я в первый раз видела у китайской девочки куклы: они были сшиты из тряпок и не особенно изящны; по моей просьбе, девочка показала мне и прочие свои игрушки; их было немного, и между ними то, что мы называем китайский casse-tête[143] – угольники из слоновой кости и книжка с фигурами. Все игрушки, конечно, были такие, которыми можно играть сидя; ноги у девочки были уже зашнурованы.

После чаю барыня предложила показать мне сад. Ямын, в котором они жили, находился на краю города, и потому, вероятно, постройки в нем были не тесны. Кроме фанз или домов, занятых футаем, были тут и другие дома, целый лабиринт из них, как мне показалось, где жили другие чиновники; все это разделялось садиками и двориками хотя небольших размеров, но разгороженных стенами, иногда с калитками в них, иногда с открытыми арками, и мы сделали большой круг во владениях ямына, нигде не встречая затруднения. Сад у футая был очень недурен, с дорожками, с цветниками, с большими деревьями, в том числе и с фруктовыми – с яблонными, грушевыми и персиковыми; последние были в цвету, а остальное все еще едва распускало листья. Были также в этом саду искусственные горки и красивые виды на Синин и его окрестности; были также беседки и галереи, и совсем закрытые, и полуоткрытые: в одной из беседок, по словам барыни, футай летом занимался делами; одна галерея была увешана рисунками, сделанными от руки, может быть, работы самого футая; по крайней мере, я слыхала, что у чиновных китайцев это в обычае.

Указывая на эти рисунки, барыня спросила меня, могу ли я нарисовать так же? В саду была и теплица, но цветов в ней не было; барыня объяснила мне, что цветоводством занимался предшественник ее мужа, старый футай. В саду было также летнее помещение, выстроенное и меблированное нынешним футаем на свой счет и по своему вкусу. Впрочем, личному вкусу у китайцев предоставляется очень мало, обычай царит над всею китайскою жизнью; на мой взгляд, и эта гостиная носила такой же казенный характер, как и ямынская; она была лишь новее и чище. Здесь мы посидели немного и – я сказала бы – поболтали, потому что, действительно, мы обе говорили много и очень желали понимать друг друга, но нам это не очень сдавалось.

По-видимому, и китайской барыне так же, как мне о китайских, хотелось знать о наших нравах и обычаях; но переводчик мой так тяготился своими обязанностями (по китайскому этикету, он не мог сидеть в присутствии тай-тай, а стоять для его семидесятилетних ног было уже трудно), что мы решили отпустить его и должны были обходиться собственными средствами, т. е. тем десятком-двумя китайских слов, какие я знала, и пантомимами. Особенною живостью, обилием и дельностью расспросов, а также и способностью понимать, или, лучше сказать, угадывать ответы, отличалась няня, все время сопровождавшая нас. Под конец барыня утомилась ходить по саду, а воспользоваться тачкой, предназначенною для ее услуг в этом случае, которую мы видели на дорожках сада, не захотела, и ушла домой, а мы доканчивали осмотр сада с девочкой и няней. Няня повела меня в Сы-тан, находящийся тут же в саду.

Сы-тан – значит храм в память умершего героя. Это была обыкновенная китайская кумирня, в которую вели широкие, вроде крытой галереи, ворота. В кумирне были грубо сделаны статуи героя, его жены и детей. Няня объяснила мне знаками, что герой этот зарезался во время последней войны с дунганами. Стены кумирни были покрыты рисунками, изображающими взятие Синина, приступ, штурм, разрушение стен, взятие города, битвы в улицах, – все было изображено художником. Судя по оживлению, с которым няня объясняла мне эти картины, они, должно быть, были правдивы; в художественном отношении они тоже были недурны в своем роде: рисунок был бойкий и верный, особенно удачны были фигуры людей и животных, зато перспективы, как и всегда, не существовало.

На стенах галереи, ведущей в кумирню, были изображены иностранцы, по-видимому, посольство, приносящее подарки; лица были не китайские, костюмы – тоже. Няня называла эти фигуры: «северные варвары» и «южные варвары»; в руках одного из варваров были нарисованы европейские столовые часы. Все это имело довольно отдаленное сходство с действительностью, но, быть может, изображало и действительное событие из жизни покойного генерала. Напротив галереи была эстрада для театральных представлений. Впоследствии я узнала, что, действительно, во время осады города, когда все было потеряно императорскими войсками, губернатор города лишил себя жизни, чтобы не пережить позора. Китайцы считают таких людей героями.

Возвращаясь из сада, мы зашли еще в один из домов ямына; это, как оказалось, была квартира одной барыни, которую я с ее дочерью уже видела ранее в гостиной у тай-тай. Здесь обстановка была беднее, но радушия и приветливости было также много. Девушка показывала мне свои работы и разные баульчики и корзины; все это было самодельное, из дешевых материалов, и показывало только искусство и терпенье тои, которая их делала. Работа этой девушки удивила меня: она вышивала белым шелком по пунцовому ситцу точь-в-точь так же, как это делаем мы, когда уверяем, что «шьем русским швом». Даже узоры казались мне в том же роде, только она не употребляла при этом канвы. Так как она вышивала панталоны для дочери футая, то я подумала, что узор этот и манера шитья могли быть переняты от русских в Илийском крае, но оказалось, что я ошибалась; впоследствии, когда мы были в провинции Сычуань, я встретила этот quasi-русский шов очень распространенным среди населения самых глухих городов и деревень; им были украшены рубахи детей, панталоны деревенских девушек, носовые платки уличных извозчиков и т. д.