Но что это?

Чарли прижался к земле. Затаил дыхание.

Голос. Человеческий голос, хриплый, срывающийся. Разговаривает сам с собой – нет, скорее поет:

Птицы поют,

Цветочки цветут,

Летний вечер так тих.

Закончив дневной урок,

Спеши скорей на лужок:

Там жизнь – что прекрасный стих.

Надтреснутый, пьяный, непристойный голос выкрикивал строки, выворачивал их наизнанку, выбивал из них душу. Небольшая пауза – и он вновь твердит те же слова, и во второй раз, и в третий. Чарли лежал, окутанный коконом страха, не смея дышать. Только при четвертой декламации он начал соображать, как повернулась его судьба. Его слух услаждал не обычный концерт безвестного пьяницы – нет, то был Джордж. Джордж! Конечно же. За его комнату перестали вносить плату, миссис Эйвиндс-доттер выбросила его на улицу, и он вернулся в свой дом – разрушенную печь. Разумеется. Куда еще он мог пойти? Эта мысль укрепила Чарли, вдохнула в него новую жизнь. Джордж его выручит. Во всем этом Богом проклятом, помешавшемся на деньгах, сверхправедном городишке лишь одно существо способно прийти на помощь отверженному – Джордж. Чарли осторожно выбрался из своего убежища и на цыпочках, обходя валявшийся на полу мусор, направился к певцу. Джордж пристроился высоко на обломках какого-то механизма, зажав между ног бутылку, задрав лицо к солнцу.

– Там жизнь – что прекрасный стих! – орал он, завывая на каждом слове, будто сучка в охоте, и сопровождая пение смехом.

– Джордж! – шепотом окликнул Чарли. – Джордж Келлог!

Джордж сперва не отреагировал. Чарли подумал было, что тот его не слышал, но вот фигура с опущенными плечами, в рваном плаще начала медленно поворачиваться на своем постаменте – это был старый ржавый муфель. Черные глаза и впалый рот сложились в гримасу легкой издевки.

– Чарли Оссининг! – произнес он так, словно ожидал его появления.

Чарли шагнул вперед, поднял руки, туго натянув цепь наручников. Солнце стояло прямо над головой, едва не цепляясь за верхушки деревьев.

– Я в беде, Джордж, – сказал он.

– Все в беде! – хрюкнул Джордж и вновь рассмеялся пьяным, лающим смехом, повергшим Чарли в ужас. Все его надежды связаны с сумасшедшим, пьяницей, алкоголиком. Джордж не станет помогать ему, как не стал бы он помогать и своему отцу.

– Это сделал твой отец! – повинуясь внезапному наитию произнес Чарли. Он не шевелил руками. Стоял, молча взывая к Джорджу, цепь множеством отдельных бликов отражала лучи солнца.

На лице Джорджа обозначилось совсем иное чувство. Больше никаких следов насмешки, рот еще больше сжался. Соскользнул с большого металлического цилиндра, крепко сжимая рукой горлышко бутылки.

– Что ты сказал? Мой отец? Этот добрейший человек, этот Святой-на-Горе? – слегка покачиваясь, Джордж запрокинул голову и сделал очередной глоток. Чарли боролся с нетерпением и гневом. Когда же, наконец, с него снимут наручники?

– Держи, – Джордж протянул ему бутылку, – тебе надо выпить.

Что было делать – не отказываться же? Джордж ухмылялся, открывая сгнившие до корней зубы, зловонное дыхание и миазмы, исходившие от его тела, плотно окутали Чарли, бутылка призывно покачивалась. Потакай ему, – напомнил себе Чарли, – потакай во всем. Принял бутылку – объемом в пинту, наклейка ему незнакома, – отхлебнул. По телу сразу же разлилось тепло, свидетельствовавшее о присутствии алкоголя в этом напитке, но было в нем и что-то еще, какая-то горечь, земная, древесная, приглушавшая вкус спирта. Чарли втянул в себя еще глоток – одобрительный кивок со стороны Джорджа, посверкивающие глаза – и понял, как он нуждался в выпивке.

– Господи! – выдохнул он.

Джордж оскалился не хуже покойника.

– У меня там под печью припрятан целый ящик этого добра. Мы сегодня напьемся до беспамятства, Чарли, – мы с тобой, только ты да я. – Он отобрал бутылку, задрал подбородок, двигая кадыком. – Я праздную, – продолжал он, вытирая рот чудовищно грязной рукой. – Отмечаю последний свой день в Бэттл-Крик.

Чарли стоял под круглым, сочным, как дыня, закатным солнцем, руки его были скованы, мысли путались, затуманенные алкоголем. Он вновь потянулся за бутылкой – а что ему оставалось?

– Знаешь, Джордж, мне бы надо избавиться от этих наручников, – напомнил он, делая большой глоток. И тут, ни с того ни с сего, залился смехом. Забавно все это вышло.

– Конечно, – как-то рассеянно подтвердил Джордж. – А почему ты не спрашиваешь меня, куда я отсюда отправлюсь?

– Куда?

Желтые остатки зубов, вонючее дыхание, высокий, пронзительный, как собачий лай, смех:

– Не знаю. Но будь я проклят – я и дня не останусь в этой грязной дыре. – Его повело вбок, но Джордж удержался на ногах. – Надо нанести еще один визит, прежде чем я уеду, – пробормотал он. Взгляд его прояснился, оледенел. – Говоришь, это мой отец сделал? – пробормотал он, дотрагиваясь до наручников и одним быстрым движением вырывая у Чарли бутылку.

Объяснения заняли некоторое время. Хотя Чарли старался подавить страх и ярость и рассказывать как можно проще, приятели успели наполовину распить и вторую бутылку, прежде чем Джордж полностью оценил роль своего приемного отца в постигшей Чарли катастрофе. В течение некоторого времени Чарли продолжал свой рассказ, а Джордж слушал молча, лишь иногда вставляя ругательство. Он пристально смотрел вдаль. Тени сгущались, стены разрушенной фабрики словно становились ниже, последний луч солнца запутался в деревцах, разросшихся на полу упаковочного цеха. Бывшие компаньоны вытянулись бок о бок в мягких сорняках. Чарли закончил свою повесть, повисло долгое молчание. Чарли отхлебнул из бутылки. Наконец Джордж сел, кашлянул в кулак и заметил:

– Да уж, еще тот тип мой папаша, правда? – Он со вздохом поднялся с травы и отошел в кусты помочиться.

Чарли прислушивался к пению птиц, стрекотанию кузнечиков и мощному напору струи из мочевого пузыря Джорджа – еще один естественный звук, часть той природы, с которой ему придется теперь сблизиться, по крайней мере, на какое-то время. К груди он прижимал бутылку. Он погружался в забвение, порой отчаливая на минуту-другую от берега реальности под легкими парусами алкоголя, не замечая наручников – подумаешь, неудобство, у всех свои проблемы. Джордж вернулся, принес ржавый металлический прут длиной в полтора фута. Словно окровавленный – такая толстая красная корка ржавчины. Чем он был прежде? Отвесом, осью в какой-нибудь жизненно важной части механизма, деталью молотилки, грохота или одной из этих огромных печей?

– Иди сюда, – скомандовал Джордж и повел Чарли мимо обломков к остову ближайшего из двух больших механизмов для просеивания муки. Чарли захлестнул цепь, сковывавшую его руки, за выступающий край нижнего поддона, натянул, а Джордж занес над цепью ржавый прут и стал бить по ней с упорной, неумолимой, задающий ритм яростью. Он наносил удар за ударом, и развалины наполнились глухим звоном. Цепь извивалась, подпрыгивала, закручивалась и наконец распалась. В честь этой победы они еще выпили.