Еще раз повторим: в те дни, когда Керенский якобы гулял по Новочеркасску, он продолжал отсиживаться в лесном доме супругов Болотовых. Легенда о пребывании Керенского на Дону была рождена страстным желанием видеть его там — для того чтобы повесить на первом же фонаре. В ноябре—декабре 1917 года калединский Дон стал прибежищем тех, кто с гордостью называл себя "корниловцами". Для них Керенский был враг, даже в большей степени, чем большевики. Если бы Керенский униженно приполз просить помощи к тем, кого еще недавно предал, это было бы воспринято ими как торжество справедливости.

Той политической силой, которая помогала Керенскому скрываться, были эсеры, точнее, группа крайне правых членов эсеровского ЦК во главе с А. Р. Гоцем. Для них Керенский тоже был "отыгранной картой", но такой, которую необходимо сохранить для обеспечения "преемственности" власти. Соратники по партии вовсе не думали о возвращении экс-премьера на прежний пост. Более того, под предлогом сохранения конспирации опекуны Керенского всячески препятствовали тому, чтобы он чем-то напоминал о себе.

Лишь один раз Керенскому удалось переправить в Петроград письмо, текст которого был опубликован газетой "Дело народа". В нем Керенский взывал к своим прежним почитателям: "Восемь месяцев, по воле революции, я охранял свободу народа и будущее счастье трудящихся масс. Я привел вас к дверям Учредительного собрания. Только теперь, когда царствуют насилие и ужас ленинского произвола — его с Троцким диктатура — только теперь и слепым стало ясно, что в то время, когда я был у власти, была действительная свобода и действительно правила демократия…"[428] Но прошло слишком мало времени, для того чтобы анархия периода "керенщины" (этот термин уже вошел в обиход) воспринималась как царство свободы по сравнению с ужасами большевистского режима. Слова Керенского остались не услышаны, а его добровольные помощники сделали всё, чтобы первое письмо так и осталось единственным.

В лесном доме Болотовых Керенский прожил больше месяца. В начале декабря он перебрался в имение Заплотье, расположенное в окрестностях Новгорода. Оно принадлежало богатому лесопромышленнику Беленькому, сын которого служил прапорщиком в лужском гарнизоне. Здесь Керенский пробыл неделю, после чего некоторое время скрывался в клинике для душевнобольных доктора Фризена, а оттуда переехал в имение Лядно, хозяином которого был старый революционер-народник Каменский.

В первых числах января 1918 года Керенский тайно вернулся в Петроград. Столица встретила его неласково. "На улицах было грязно, панели сплошь усеяны шелухой подсолнухов. Трамваи ходили редко, вагоны были переполнены до отказа. Электричество большей частью бездействовало. По вечерам на улицах — жутко, особенно на окраинах, насилия и грабежи стали обычным явлением. Повсюду в общественных залах шли митинги. Вместо полицейских на постах стояли ка-кие-то люди с красными нарукавниками, они равнодушно относились и к душераздирающим крикам, и даже к выстрелам. Короче говоря, был хаос, во время которого большевики расстреливали старый режим".[429]

5 января 1918 года должно было открыться Учредительное собрание. Керенский задумал попасть в Таврический дворец с пригласительным билетом кого-нибудь из депутатов, а там при стечении всего народа раскрыть свое инкогнито. В этом было столько театрального, что против высказался даже давний друг Керенского В. М. Зензинов, прибывший на конспиративную квартиру для переговоров от имени эсеровского руководства. Зензинов мотивировал свой отказ заботой о безопасности Керенского, но можно предположить, что дело было в другом. В это время в эсеровском ЦК возобладала группа Чернова, которого прочили в председатели Учредительного собрания. Отношения же Керенского и Чернова были испорчены с того времени, когда последний занимал пост министра земледелия во Временном правительстве.

Роспуск большевиками Учредительного собрания положил конец надеждам на мирные методы борьбы с захватчиками власти. В Петрограде короткая история "учредилки" закончилась расстрелом мирной демонстрации. В городе вновь начались аресты. В этой обстановке опекуны Керенского из эсеровского ЦК предложили ему выехать куда-нибудь за пределы столицы. У Керенского были знакомые в Гельсингфорсе. К этому времени Финляндия формально стала независимым от России государством, и для выезда туда требовалось разрешение от советских властей. Как ни странно, получить его удалось без особых проблем, и Керенский с подложными документами на имя шведского врача выехал из Петрограда.

По совету друзей в Гельсингфорсе было решено не останавливаться. В Финляндии назревала гражданская война, и в столице вот-вот могли начаться вооруженные столкновения. Керенский отправился в Або (Турку), на северное побережье Ботнического залива. Здесь на животноводческой ферме одного из своих знакомых он прожил два месяца. Решение об отъезде он принял, когда его хозяин по большому секрету сообщил ему, что в Финляндии в ближайшее время высадятся немецкие войска. Хотя Керенскому были гарантированы безопасность и подобающий почет, он не захотел зависеть от милости врагов, с которыми Россия еще находилась в состоянии войны.

Керенский решил вновь вернуться в Петроград, хотя все его отговаривали от столь рискованного шага. Позже он вспоминал обстоятельства своего последнего появления в городе, с которым у него было столько связано. "Платформа Финляндского вокзала в Петрограде была в сугробах — снег давно уже никто не убирал. Выходя из вагона, с тяжелым чемоданом в руке, я поскользнулся и упал лицом прямо в снег. Ко мне подбежали солдат и матрос и помогли подняться на ноги. Со смехом и шутками они подали мне упавшую шапку и чемодан. — Иди парень, и гляди в оба — крикнули они, пожав на прощание руку".[430]

Трамваи не ходили, извозчиков тоже не было. Керенский отправился пешком, неся в руке тяжелый чемодан. Он прошел Литейный. Повернул на Бассейную и наконец вышел на 9-ю Рождественскую, где жила его теща. По счастью, прислуги в доме не было, и Керенский сумел передохнуть. Но оставаться по адресу, который, несомненно, был известен большевикам, казалось слишком опасно. В итоге Керенский поселился на дальней окраине Васильевского острова, в квартире, хозяйка которой сочувствовала эсерам. Вынужденное безделье Керенский коротал за письменным столом. Именно тогда он отредактировал свои показания по делу Корнилова, которые в том же году были изданы в Москве отдельной книгой.

Керенский прожил в Петрограде три месяца, никем не узнанный и почти успевший привыкнуть к спокойной жизни. Но обстановка в стране меньше всего способствовала спокойствию. Лето 1918 года ознаменовалось целым рядом антибольшевистских мятежей. Самым крупным из них было восстание Чехословацкого корпуса. Подняв оружие против большевиков, чехи взяли под контроль огромную территорию от Поволжья до Сибири. Под их защитой в Самаре возникло одно из первых антибольшевистских правительств — Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), в составе которого преобладали эсеры. Керенский счел это удобной возможностью вернуться к политической деятельности.