Но пока что Кортес если и тревожился, то не столько о себе и своих товарищах, сколько о том, как бы поскорее вывезти из города награбленные сокровища. Возможно, к тому же он решил, что по влажной, скользкой мостовой тащить сани будет легче. Так или иначе, но его плотники, работая без передышки, успели до наступления темноты наспех сколотить нечто вроде двух примитивных сухопутных лодок. Испанские солдаты тут же с помощью многих наших людей, по-прежнему отиравшихся возле дворца, принялись выносить из дворца золото и укладывать его на сани. Другие испанцы в это время сплели замысловатую сеть из ремней, позволявшую впрячь в каждые сани по четыре лошади. До полуночи еще оставалось некоторое время, когда Кортес отдал приказ трогаться: лошади напряглись, подались вперед в ременных сетях, как носильщики в лямках своих тюков, и сани довольно плавно заскользили по влажным мраморным плитам Сердца Сего Мира.

Хотя большая часть испанского войска оставалась на площади, караван с сокровищами сопровождал внушительный эскорт во главе с тремя главнейшими предводителями: самим Кортесом, Нарваэсом и Альварадо. Разумеется, перемещение столь тяжелого груза было нелегкой задачей, но, смею вас заверить, все же не требовавшей личного присутствия троих высших командиров. Сдается мне, они отправились вместе с эскортом по той простой причине, что каждый из них боялся хоть ненадолго оставить богатство без пригляда, поскольку не доверял остальным. Малинцин поехала со своим господином: возможно, ей после долгого пребывания в стенах дворца просто захотелось освежиться и прогуляться. Сани скользили на запад, сначала по площади, потом по дороге на Тлакопан. И хотя город за пределами Сердца Сего Мира был совершенно безлюден, это подозрения у испанцев не вызвало. Ведь с северной окраины острова доносился барабанный бой, там горели огни и курились разноцветные благовония.

Как и кончина Мотекусомы, столь неожиданная отправка сокровищ на материк не была предусмотрена нашими планами. Это вынудило Куитлауака нанести удар раньше, чем предполагалось первоначально. Однако, как и смерть Мотекусомы, поспешный отъезд Кортеса также был нам на руку. Когда сопровождаемые солдатами сани с сокровищами заскользили по направлению к дамбе Тлакопана, — видимо, Кортес решил переправить сокровища на материк по самой короткой насыпи, — Куитлауак получил возможность отозвать воинов с двух остальных дамб и присоединить их к своим ударным силам. После чего Чтимый Глашатай разослал своим благородным воителям и остальным воинам приказ: «Не ждите труб полуночи! Нанесем удар без промедления. На врага!»

Должен заметить, что во время событий, о которых сейчас идет речь, я находился дома вместе со Ждущей Луной, ибо относился уже к тем мужчинам, которым, по выражению Куитлауака, было «позволительно не сражаться», а попросту говоря — был слишком стар для рукопашной. Поэтому меня нельзя назвать очевидцем событий, да и в любом случае — ни один человек не мог одновременно поспеть повсюду. Но вот донесения и рассказы участников того мятежа мне слышать довелось, а потому, господа писцы, я вполне могу более или менее точно описать вам все происходившее в ту ночь, которую Кортес и по сию пору называет «Ночью Печали».

Первыми, согласно приказу, начали действовать некоторые наши люди, оставшиеся на Сердце Сего Мира еще с тех пор, как забрасывали камнями Мотекусому. Им было поручено отвязать и распустить испанских лошадей, что требовало особой смелости, ибо до сих пор во всех войнах нашим бойцам приходилось иметь дело только с человеческими существами.

Хотя некоторые лошади ушли с караваном сокровищ, около восьми десятков животных оставались привязанными в углу площади, рядом с бывшим храмом, отданным испанцам и превращенным в христианскую часовню. Наши распутали удерживавшие лошадей кожаные ремни, а потом принялись бегать среди отвязанных животных, размахивая выхваченными из ближайших костров горящими головнями. Перепуганные лошади разбежались по площади, разбрасывая копытами костры, сшибая составленное в пирамиды оружие. Белые люди с криками и руганью бросились их ловить.

И тут на площадь устремились вооруженные воины. Каждый явился с двумя мечами, прихватив один макуауитль для товарища, уже находившегося здесь под видом носильщика или слуги. Стеганых панцирей наши воины не надели и сражались только в набедренных повязках, ибо намокшие под дождем хлопковые доспехи послужили бы им не столько защитой, сколько помехой, сковывая движения.

Свету на площади и так-то было немного, ибо солдатам пришлось укрыть свои костры от дождя щитами или еще чем-нибудь в этом роде, а тут еще взбесившиеся кони разбросали эти щиты и затоптали большую часть костров. Поэтому когда наши почти нагие воины обрушились на испанцев из тьмы, враги были застигнуты врасплох. Мешикатль поражали обсидианом любое пятно белой кожи, которое могли разглядеть, всякое вынырнувшее из сумрака бородатое лицо или одетое в сталь тело. В то время как одни наши воины запрудили площадь, другие хлынули в недавно покинутый Кортесом дворец.

Испанцы, караулившие у пушек на крыше дворца, разумеется, услышали внизу шум, но, во-первых, мало что могли разглядеть, а во-вторых, так и так не открыли бы огонь по лагерю своих товарищей. Помогло нам и то, что из-за дождя аркебузы находившихся на площади испанцев намокли и не могли извергать громы, молнии и смерть. Некоторые из белых людей, находившихся внутри дворца, успели использовать свои аркебузы, но лишь для одного выстрела. Перезарядить оружие им не дали, ибо началась рукопашная. Испанцы и тлашкалтеки, остававшиеся внутри, были все перебиты или взяты в плен, тогда как мы обошлись малыми потерями. Однако на Сердце Сего Мира наше превосходство не было столь бесспорным. Что ни говори, а враги, как испанцы, так и тлашкалтеки, были храбрыми, умелыми воинами. Оправившись от первого замешательства, они принялись яростно сопротивляться. Тлашкалтеки имели такое же оружие, как и мы, а белые люди, хоть им и пришлось обходиться без аркебуз, сражались куда лучшими, чем у нас, копьями и мечами.

Хотя меня там не было, я могу себе представить эту сцену. Должно быть, происходившее там напоминало войну, разразившуюся в нашем Миктлане, или в вашем аду. Огромная площадь была лишь едва освещена остатками походных костров и тлеющими угольками, которые вспыхивали ярче, когда о кострище спотыкались человеческие ноги или конские копыта. Плотная завеса дождя еще больше ухудшала видимость, не давая возможности отдельным группам сражавшихся узнать, как обстоят дела у их товарищей в других местах. Все пространство мостовой было усеяно разбросанными постельными принадлежностями и содержимым котомок испанцев. Повсюду валялись остатки ужина, а главное — было полно трупов. Кровь, залившая мраморные плиты, делала их еще более скользкими. Из-за стальных мечей и лат и бледных лиц испанцы были более заметны в темноте, чем наши почти обнаженные, меднокожие воины. То здесь, то там — на ступенях Великой Пирамиды, в храмах и возле них — под безразличными взглядами пустых глазниц бесчисленных черепов завязывались яростные схватки. Безумия происходящему добавляли все еще носившиеся по площади, сбивая людей с ног, взбрыкивая и вставая на дыбы, лошади. Змеиная стена была слишком высока, чтобы они могли ее перепрыгнуть, но порой тому или иному животному удавалось попасть в один из проходов и умчаться прочь.