Оторвав небольшой кусочек газеты от листа, что таскал в кармане, я скрутил импровизированный фильтр и вставил его в папиросину. Не уверен, что это хоть как-то помогает, но мне нравится. Вообще я заметил, что в плане курева здесь каждый изгаляется как может. Одних защипов папиросной гильзы я видел уже типов пять: и «в гармошку», и «двойной», и «с подкруткой» … А уж обстукать перед употреблением… Так что мои извраты с псевдофильтром никого не смущают.

– Ну-с, чего ты такой злой сегодня? – светским тоном интересуется Серега, закуривая. – Мальца совсем загонял. Давление? Или недотрахит?

– Шли бы вы с вашими диагнозами, товарищ военврач! – Рядом бойцы, так что политесы мы соблюдаем. – Особенно с последним.

– А что так? – «изумляется» Кураев. – Я думал, ты как на комсомолочек местных из кустов позырил, так и взыграло ретивое! – Смешно, но не только бойцы от нас словечки подхватывают, но и мы от них. Последний раз «позыришь» я классе во втором говорил, в начале восьмидесятых. За давностью лет точно и не помню, но, похоже, вскоре после Олимпиады, товары с мишками и кольцами еще вовсю продавали. А тут это очень расхожее слово.

– Какое, к едрене, ретивое? Они ж малолетки!

– Вполне себе такие малолетки, кстати… – философски заявляет Серый, рисуя в воздухе обеими руками заманчивые изгибы фигур «комсомолок».

– Кто про что, а стоматолог про моляры![48]– пытаюсь отшутиться традиционной в нашем общении фразой.

– Не, а если серьезно, Тоха… – Наш врач понижает голос: – Ты не думал, как жить будем, если обратно не выберемся?

– Обратно – это куда? На Большую землю, что ли?

– Обратно – это домой!

– А вернемся? – Знаю, что все наши, как, впрочем, и я сам, сознательно гнали от себя подобные мысли, но ничего с собой поделать не могу. – Как ты себе это представляешь? Дочапаем до того лесочка, наберем код на клавиатуре, и ага? Помнишь же, что, когда Игорька похоронили, все три Саши только что землю носом не пахали на полметра вглубь. На месте нашей первой стоянки, мне кажется, еще года четыре трава точно расти не будет. Грибы, впрочем, тоже.

– Так и я о том же! Но знаешь что, дорогой, у меня еще одна идейка появилась…

– Шлюхаю вас внематочно.

– Книгу, что ты мне читать давал, помнишь?

– Я тебе много книжек давал, и даже чековую один раз… Но ты в последней все страницы вырвал…

– Ну ту, где бандос в сорок первый попал, а потом советником Сталина сделался.

– А, эту! Помню. И неплохо. Но там сказка почти, нам бы везуху, как у того героя, – уже бы «Хванчкару» с Иосифом Виссарионовичем в Кунцево дули.

– Про удачу, я еще когда читал, отметил. Я про другое. Помнишь, как он домой вернулся?

– Когда умер?

– Точно! Так что не исключено, что Пак наш сейчас с остальными в страйкбол играет.

– Вот уж вряд ли… – Док непонимающе смотрит на меня, и приходится пояснить:

– Играет вряд ли. Скорее, нас по лесам ищут.

– Что, так два месяца и ищут? – недоверчиво качает головой Серега.

– А что ты хотел? Пропала группа иностранных граждан, а в Белоруссии хоть разгильдяйства и хватает, но до наших масштабов пофигизм не дошел. И я не исключаю варианта, когда Пак свою собственную могилку отыщет.

– То есть ты уверен, что все это, – Кураев делает широкий жест рукой, – навсегда?

– Не знаю, – отвечаю совершенно искренне, – но готовился бы к худшему. Например, учил бы фамилии членов Политбюро или УК. Пятьдесят восьмую статью помнишь?

Наш доктор глубоко задумался.

– Не, Тох, я серьезно на самом-то деле! Ты что, домой не хочешь? – Если я хоть что-то понимаю в людях, время для шуточек и идиотских отмазок закончилось – слишком необычным тоном задал вопрос Сережка.

– Хочу. Блин, знал бы ты, как хочу! Устал я, Серый, от этой войны. А еще больше – от всех шифровок-маскировок! Вчера с Зельцем по лесу «гуляли», так меня чуть не перекорежило: прикинь, парень хороший, свой в доску, соли мы с ним вместе чуть ли не «КамАЗ» слопали, а поговорить нельзя! Вот просто так, за жизнь. Вот где мне все это! – и я провел рукой по горлу.

– Та же фигня, Тоха. Абсолютно та же. Сегодня с утра хотел Емеле байку рассказать, смешную до колик, только рот открыл, как вспомнил, что здесь «ботоксных блонд» в природе не существует! Представляешь, как бы я спалился?! Слушай, дорогой, а вот интересно, как же Штирлиц двадцать лет в «бундесе» прожил и его никто не расколол? – Совершенно неожиданно мысль Дока перескочила на другую тему.

– Да не было никакого Максима Исаева, по крайней мере, так высоко.

– То есть Семенов все-все выдумал?

– Ага. На месте Штирлица сидел самый натуральный немец. Я бы сказал – натуральнейший! Вилли Леман. В полиции чуть ли не с «папашей» Мюллером начинал служить. На чем там наши его вербанули, я точно не знаю. Но и то он долго не протянул – в сорок втором его вычислили. Хотя тут у парней с Лубянки накладочка вышла, но о подробностях лучше у Бродяги спроси, он точно знает. – Я понимал, что мы оба сейчас сознательно «соскочили» с неудобной, прямо скажем – душераздирательной темы, но возвращаться к ней не собирался. Лучше уж мы с Сережкой разговор вечером наедине продолжим.

– Немец?! – удивился Док немного ненатурально, словно слегка переигрывал. – Давай еще вечерком поболтаем… У меня еще немного трофейной «конины» осталось… Ну и спирт… – Выходит, понял я Серого, как говорят, с полувзгляда: нужен этот разговор нам обоим, прямо-таки жизненно необходим! Но не здесь и не сейчас.

– Эй, танцор! Сейчас-то тебе что помешало?! – Я отвлекся на Дымова, крайне удачно в сложившейся неловкой ситуации навернувшегося с колоды. Краем глаза я уже давно заметил, что равновесие он потерял довольно давно, но, вместо того чтобы расслабиться и восстановить баланс, он судорожно размахивал руками, пока, наконец, не сверзился. Хотя обрубок бревна, на котором он стоял, был вполне, по моим, конечно, меркам, устойчивым – как-никак больше полуметра в диаметре. Стой – не хочу.

В пререкания Зельц вступать не стал, а, понурившись, собрал ножи и снова вскарабкался на деревяху.

– Тони! Иди сюда! – раздался крик на немецком – из окна второго этажа меня звал Тотен. Вот уж кто никогда правилами конспирации не пренебрегает! Но ему и легче всего – на немецком-то трындеть. – И вы, Доктор, тоже!

Рации свободные от дежурства с собой не таскали, а леность, свойственную штабным работникам, Алик уже приобрел, вот и орет как потерпевший.

Тактично намекнув Серому, что разговор на щекотливую тему лучше продолжить слегка погодя, зашагал к парадному входу. Можно было бы, срезав, и в окно влезть, но при неполном комплекте рабочих конечностей я вполне себе здраво решил не рисковать.