Молчание длилось так долго, что я решил было: миссис Мюленберг заснула. Наконец мисс Говард вопросительно взглянула на меня, но я мог лишь пожать плечами, надеясь, что она поймет, как мне хочется смотаться из этого дома к чертовой матери. Но мисс Говард чего-то ждала, и я знал, что мы никуда не уйдем, пока она не добьется своего.

— Миссис Мюленберг? — тихонько прошептала она.

— М-м? Да? — пробормотала женщина.

— Вы говорили…

— Я говорила?

— Вы говорили, что это была не вода — молоко Либби…

— Нет. Не вода. — Мы услышали новый вздох. — Яд…

При этом слове я нервно заерзал на стуле, но мисс Говард продолжала настаивать:

— Яд?

Темная голова приподнялась и опустилась.

— Мы много раз вызывали доктора, но он не мог объяснить, что происходит. Майкл был болен — ужасно болен. А потом начало страдать и здоровье Либби. И доктор решил, что это, должно быть, лихорадка, какая-то разновидность инфекционного заболевания, которую мой сын передал ей. Откуда нам было догадаться… — Ее нога вновь начала нервно дергаться. — А я сомневалась. Назовите это хоть материнским инстинктом — я просто не могла поверить, что мой сын заразил Либби. Нет — я просто не сомневалась, что это она с ним что-то делала. Муж сказал, что от постоянных тревог я стала неуравновешенной. Он сказал, что ради помощи Майклу Либби подвергает себя опасности. Он выставлял ее героиней, да и доктор тоже. Но я с каждым днем убеждалась все больше. Я не знала, как она это проделывает. Я не знала, зачем. Но я стала сидеть с ними во время кормления, а вскоре отказалась оставлять его с ней одного — наотрез. Но он так и не окреп. Болезнь прогрессировала. Он чах, она тоже слабела… И вот однажды я зашла к ней в комнату, пока она дышала воздухом на улице. И нашла в ее комоде два пакета. В первом был белый порошок, во втором — черный. Я не знала, что это такое, но взяла их показать мужу. Черный порошок он не опознал, но насчет второго сомнений не было. — Миссис Мюленберг словно боялась продолжать, но наконец произнесла это слово: — Мышьяк.

Мисс Говард, похоже, догадалась, что я готов дать деру, и накрыла мою руку ладонью, чтобы удержать меня на месте.

— Мышьяк? — переспросила она. — Она скармливала его вашему сыну?

— Если вы осведомлены о Либби, — миссис Мюленберг даже слегка прошипела, — то должны знать: она слишком умна, чтобы нагло решиться давать ему порошок напрямую. К тому же, когда бы она ни оставалась с ним, я следила за ней. Когда бы она ни оставалась с ним — но не когда она оставалась одна. И в этом была моя ошибка… Муж спросил Либби, зачем ей мышьяк. Она ответила, что однажды ночью в комнате ее разбудила крыса. Можно подумать, у нас были крысы… Но другого объяснения мы не нашли. — Пытаясь сдержать очередные рыдания, миссис Мюленберг заговорила, задыхаясь: — Вскоре после этого Майкл умер. Либби прекрасно прикидывалась убитой горем — и не один день. А правда открылась мне, лишь когда хоронили моего сыночка. Либби стояла и плакала, и я вдруг поняла, что к ней возвращается здоровье. Внезапно мне все стало ясно — так ясно… Она действительно отравила его — ела мышьяк сама, и он поступал к нему через ее молоко. Маловато для убийства взрослой женщины, но вполне достаточно для младенца. До такого бы не додумался сам сатана.

Этого мне уже было чересчур.

— Мисс Говард… — зашептал я. Но она лишь крепче сжала мою руку, не сводя глаз с темного угла комнаты, и спросила:

— Вы спросили ее об этом?

— Конечно, — выдохнула миссис Мюленберг. — Я понимала, что ничего не смогу доказать. Но я хотела, чтобы она знала: я знаю, что это сделала она. И еще мне хотелось понять, зачем. Зачем убивать моего сына? Что он ей сделал? — Снова полились слезы. — Чем маленький мальчик мог досадить взрослой женщине, чтобы та захотела его убить?

В ту минуту мне показалось, что мисс Говард пустится в объяснение теории насчет сознания Либби Хатч, выведенной нами за последние недели, но этого она делать не стала; мудрое решение, заключил я, ведь даже если миссис Мюленберг и схватит принципы, ее эмоциональное состояние не позволит с ними смириться.

— Разумеется, она от всего открестилась, — продолжила миссис Мюленберг. — Но той самой ночью… — Рука ее поднялась, указывая на руины по соседству. — Пожар… мой муж погиб. Я едва спаслась. А Либби исчезла.

Опять воцарилась тишина, и я молился, чтобы истории на этом настал конец. Так оно и оказалось, но мисс Говард не готова была оставить все как есть.

— Миссис Мюленберг, — спросила она, — вы готовы будете предстать перед жюри и рассказать об этом? Это может помочь.

По комнате вновь разнесся тот страшный жалобный стон:

— Нет… нет! Зачем? Вы сами сможете рассказать им… кто угодно сможет! Я не могу ничего доказать… я не нужна вам…

— Я могла бы рассказать им, — пояснила мисс Говард, — но никакой силы это не возымеет. Если же они услышат это от вас и увидят ваше лицо…

Тут стон превратился в хриплый, ужасающий смех:

— Это невозможно, мисс Говард: они не смогут увидеть мое лицо. Даже я не могу его видеть. — Повисла ужасающе безмолвная пауза, и тут со внезапным ознобом я сообразил, к чему ей веер. — У меня нет лица. Оно осталось в огне. Вместе с моим мужем — и моей жизнью… — Тень ее головы начала трястись. — Я не стану являть эту массу шрамов в зале суда. Я не доставлю Либби Хатч такого удовольствия напоследок. Надеюсь, моя история поможет вам, мисс Говард. Но я не буду… я не могу…

Мисс Говард глубоко вздохнула.

— Понимаю, — сказала она. — Но, быть может, вы окажете помощь в другом. Мы не смогли определить, откуда Либби приехала. Она когда-нибудь говорила с вами о своем доме?

— Не совсем, — был ответ миссис Мюленберг. — Она часто рассказывала о городах за рекой, в округе Вашингтон. Мне всегда казалось, что она оттуда. Но не ручаюсь.

Мисс Говард кивнула и встала, выпустив наконец мою руку:

— Конечно. Что ж… спасибо вам, миссис Мюленберг.

В дверях появилась старая негритянка, чтобы проводить нас к выходу. Но не успели мы выйти в прихожую, как миссис Мюленберг позвала:

— Мисс Говард! — Мы обернулись. — Взгляните на лицо вашего мальчика. Видите страх в его глазах? Вам это может показаться лишь игрой его воображения. Но вы ошибаетесь — то, что было когда-то моим лицом, хуже любых порождений его сознания. Знаете ли, каково это — так пугать людей? Простите, что большего я не могу, — и надеюсь, вы и в самом деле понимаете…

Мисс Говард коротко кивнула, и мы двинулись наружу. Негритянка тихо закрыла за нами дверь.

Я быстро как мог понесся к бричке, и удивился, что мисс Говард не сделала того же самого. Она смотрела на реку и явно ломала над чем-то голову.

— По дороге в город мы случайно не миновали паромную переправу? — тихо спросила она, медленно приблизившись к упряжке.