Терапевты не только создавали обстановку, в которой я чувствовал себя вполне защищенным и мог спокойно отдаться на волю психоделических переживаний, но и помогали мне впоследствии осмыслить пережитое. Но, что не менее важно, они также помогали мне понять, было ли среди моих видений нечто такое, что заслуживало осмысления. А ведь это подчас далеко не очевидно. Очень легко отбросить или отсеять внутренние видения как бессмысленные фантазии разума или как нечто, вызванное «реакцией на наркотик», и именно к этому, увы, и побуждает нас наша культура. Мэтт Джонсон выразил эту точку зрения еще во время нашей первой встречи в таких словах:

– Предположим, на какой-нибудь вечеринке несколько девятнадцатилетних парней съели парочку галлюциногенных грибов. И один из них «прозрел». Допустим, он постиг суть Бога или свою связь со Вселенной. Что на это скажут его друзья? «Ну, старик, ты чересчур хватил вчера вечером! Впредь никаких грибов, забудь!» А что скажут носители нашей культуры, доведись вам испытать то же самое? Они скажут: «Эй, чувак, ты что, напился или подсел на наркоту?»

Стоит немного поразмыслить, и вы сами поймете, что стремление приписать содержание психоделических откровений «наркотикам» ни к чему не приведет и никоим образом не объяснит причину самих откровений. Образы, видения, повествования и озарения не берутся ниоткуда, и уж, разумеется, их источником не является химическое вещество. Они возникают из глубин нашего сознания[71], и, по крайней мере, несут в себе нечто, что может рассказать нам о нем. Если сны, фантазии и свободные ассоциации стоят того, чтобы их истолковывать, тогда, конечно же, они являют собой более живой, подвижный и детальный материал, с которым мы и знакомимся в ходе психоделического трипа. Он открывает дверь в человеческое сознание.

О человеческом сознании мои психоделические странствия поведали мне множество интересных вещей. Многие из них были того же рода, что мы обычно изучаем на курсах психотерапии: глубокое понимание важных взаимосвязей и отношений; наметки страхов и желаний, обычно не попадающих в поле нашего зрения; подавленные воспоминания и эмоции; и – вероятно, это самое интересное и полезное – новый взгляд на то, как устроен и работает наш ум.

Я думаю, самое ценное в деле исследования необычных состояний сознания – тот свет, который они отбрасывают на состояния обычные, так что те больше не кажутся такими уж прозрачными или такими уж ординарными. Примерно к тому же выводу пришел и Уильям Джеймс; понять, пишет он, что обычное бодрствующее сознание есть не что иное, как одна из множества потенциальных форм сознания – один из способов восприятия или строительства мира, – отделенная от этого мира лишь «тончайшей пленкой», значит признать, что наше видение реальности, будь то реальность внутренняя или внешняя, в лучшем случае неполна и несовершенна. Возможно, обычное бодрствующее сознание дает нам вполне достоверную карту территории реальности, в которой мы обитаем, и для многих случаев жизни она хороша, но это всего лишь карта – и не только. Что касается других уровней сознания и причин, по которым они существуют, – мы можем о них только гадать. Большую часть времени обычное бодрствующее сознание прекрасно служит интересам нашего выживания, быстро приспосабливаясь к меняющимся условиям, но бывают моменты в жизни индивидуума или общества, когда созданные воображением новшества, предлагаемые измененными состояниями сознания, олицетворяют именно ту вариативность или ту модификацию, которая устремляет жизнь или культуру по новому пути.

Что касается меня, то осознание хрупкости и относительности моего собственного пассивного сознания настигло меня однажды вечером (в тот момент я находился в гостях у Фрица, на вершине обжитой им горы), когда Фриц учил меня, как входить в состояние транса посредством чередования быстрых вдохов и выдохов под звуки ритма, отбиваемого на барабанах. Где же, черт возьми, все это было раньше? Почему скрывалось от меня всю мою жизнь? Ни Фрейд, да и никто из великой когорты психологов и экономистов, подвизающихся в сфере поведенческой экономики, не рассказывал нам об этом, но сама мысль о том, что «обычное» сознание – это лишь вершина огромного и практически неисследованного психического айсберга, является для меня чем-то большим, нежели теория; скрытая необъятность ума – это и есть даваемая в ощущениях реальность.

Я не хочу этим сказать, будто смог достичь осознания трансцендентности эго; нет, я только прикоснулся к нему. Эти состояния не длятся долго, по крайней мере у меня. После каждого психоделического сеанса наступал период (продолжительностью в несколько недель), когда я чувствовал себя совершенно другим человеком – человеком, более привязанным к настоящему моменту и менее склонным жить в следующем. Я был куда более эмоционально возбудим и несколько раз с удивлением замечал, что какой-то пустяк, какая-то малость вызывали у меня слезы умиления или радостную улыбку. Я то и дело размышлял о таких явлениях, как смерть, время и бесконечность, и мной владел не столько страх, сколько удивление. (Я потратил уйму времени, размышляя о том, сколь это невероятно и какое это счастье жить здесь и сейчас на границе двух вечностей небытия.) На меня (все сразу и совершенно неожиданно) накатывались волны и сострадания, и удивления, и жалости.

Это был тот способ существования, которым я очень дорожил, но удержать который, увы, не мог: в конце концов я всякий раз оставался ни с чем. Очень сложно не скатиться вновь в знакомую колею мысленных привычек – уж слишком хорошо она накатана; и очень трудно сопротивляться приливному притяжению того, что буддисты называют «энергиями привычек». Прибавьте к этому надежды и чаяния других людей, которые, как бы вы ни хотели обратного, исподволь навязывают вам определенные установки, касающиеся того, что нужно, чтобы быть самим собой. Поэтому через месяц или около того все снова возвращалось на базовый уровень.

Видения и переживания, вызванные психоделиками, открыли мне дверь в специфический мир сознания, мир, воссоздать который я теперь могу разве только во время медитации, да и то чисто случайно. Я говорю об определенном когнитивном пространстве, которое открывается либо на последнем этапе плавно протекающего «кислотного трипа», либо в середине, – пространстве, где вам дается возможность рассматривать, принимать или отвергать всякого рода мысли и сценарии, не давая себе труда приходить к тому или иному определенному решению. Это чем-то напоминает гипнагогическое сознание – то пороговое состояние, достигаемое на границе сна, когда все образы и фрагменты истории ненадолго всплывают на поверхность сознания, прежде чем бесследно раствориться. Это состояние можно удерживать и даже поддерживать, поэтому все происходящее можно затем ясно вспомнить. И хотя вы лишены возможности непосредственно контролировать возникающие образы и мысли, которые, казалось бы, появляются и исчезают, подчиняясь собственному ритму или прихоти, вы, однако, можете задавать тему или изменять ее, как бы переключаясь с канала на канал. Эго никогда полностью не теряется и не отсутствует – вы ведь не распались на отдельные частицы и не смогли не вернуться из этого специфического состояния; просто поток сознания пошел по иному руслу и стал отрывочным и бессвязным, увлекая вас за собой, и вы, подобно пузырям, то и дело всплываете на поверхность, ничего не видя ни впереди, ни позади, потому как полностью погружены в этот поток, который является скорее потоком пассивного бытия, нежели активного действа. Однако даже в этом состоянии выполняется какая-то психическая работа, поэтому время от времени я выходил из этого состояния, обогащенный полезными идеями, образами или метафорами[72].