Старуха быстро вывела его из замка на дорогу, где они повстречали Тристана де Шан-д’Ивера с сыном во главе отряда горцев, числом двести человек, спеших на выручку товарищам. Маги повела их дальше другой дорогой – к подножию скального отвеса, увенчанного крепостной стеной. Там, раздвинув кусты, она отперла потайную дверь ключом, который ей сам выдал сир де Монтегю, и, открыв потерну, сказала:

– Теперь замок ваш. Идите за мной и ничего не бойтесь, я выведу вас куда надо.

С этими словами Маги проникла в подземный ход, а за нею последовали Варроз, отец и сын де Шан-д’Иверы и горцы, перестроившиеся в колонну по двое.

Подойдя к потайной филенке, скрытой за портретом последнего из Водри, Маги остановилась и сказала Варрозу:

– Полковник, от гостиной замка вас отделяет только эта дверь.

Варроз одним ударом топора разнес филенку и с криком «За Лакюзона!.. За Лакюзона!» ворвался в гостиную.

Дюжина серых, стрелявших по горцам из окон, была сметена до того, как успела опомниться.

Полковник не мешкая собрал своих людей, построил их в одну плотную колонну и, вырвавшись во главе ее на эспланаду, напал на серых с тыла; при этом горцы без устали кричали:

– За Лакюзона!.. За Лакюзона!

Между тем Тристан де Шан-д’Ивер и Рауль не последовали за отрядом Варроза.

Оставшись вдвоем в гостиной, они поспешили открыть уже знакомую нам дверь, что выходила на земляную насыпь и располагалась вровень с нею.

Тристан думал о Бланш де Миребель.

Рауль – о Эглантине.

И в один голос они воскликнули:

– В Игольную башню!

Мы нижайше просим прощения у наших читателей за то, что вот уже на протяжении нескольких глав переносим их с места на место.

Хотя мы и признаем себя не слишком искушенными в опасном ремесле рассказчика, но тем не менее прекрасно понимаем, что негоже беспрестанно отвлекать внимание читателей то на одно, то на другое. Единственным оправданием нам может послужить только необходимость. Если несколько действий происходит одновременно в разных местах и если эти действия связаны меж собой, можно ли избежать столь внезапных переходов в повествовании? Когда нечто подобное случается в комедии или драме, театральные подмостки обычно делят пополам, книга же не дает таких возможностей, как сцена.

Но, как бы то ни было, нам пора снова возвращаться к Эглантине и ее матери, которых мы оставили в ту самую минуту, когда девушка, услыхав команду капитана Лакюзона «на штурм!», воскликнула: «Мы спасены!..»

Почти сразу же снова грянула мушкетная пальба – и несколько шальных пуль угодило в стену Игольной башни. Одна из них даже пробила оконное стекло и застряла в толще настенного гобелена.

Обе женщины с криком ужаса отпрянули в сторону и кинулись в ту часть комнаты, куда не долетали пули. Час с лишним они в мыслях переживали перипетии схватки, все слыша, хотя и ничего не видя, и только по возгласам радости или гнева могли судить, кто берет верх.

Вдруг, в тот самый миг, когда серые отошли к эспланаде, заперев за собой вторые ворота и подняв другой мост, Бланш расслышала на земляной насыпи голос Антида де Монтегю, который отдавал слуге какие-то распоряжения. Узнав этот голос, Бланш почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног.

В это же самое время заскрежетали дверные петли внизу, под лестницей – и вслед за тем на ступенях послышался топот кованых сапог.

Это поднимался Антдид де Монтегю.

– Господи, – взмолилась Бланш, едва не теряя рассудок от страха, – Боже, защити нас!..

Не говоря ни слова в ответ на расспросы Эглантины, которой передался материнский страх, она подхватила ее на руки, отодвинула гобеленовую портьеру, за которой помещалась дверь на винтовую лестницу, что вела в верхнюю часть башни, усадила девушку на ступеньку, наказав бедняжке держать рот на замке – иначе им обеим пришел бы конец, – закрыла за собой дверь и вернулась в комнату. Чувствуя, что у нее подкашиваются ноги, она упала, на постель.

И тут на пороге возник Антид де Монтегю: в правой руке он держал окровавленную шпагу, а в левой лампу. Вид у него был самый зловещий: брови сошлись у переносицы, на правой щеке кровоточит легкая рана, лицо мертвенно-бледное, с жутким землистым оттенком. Это искаженное злобой лицо, эти свирепые, полные ненависти глаза делали его похожим на самого поверженного дьявола.

Он медленно подошел к камину и поставил на него лампу, потом вложил шпагу в ножны, повернулся к Бланш, скрестил руки на груди и с поистине дьявольской ухмылкой на губах вперился в искаженное от страха лицо несчастной женщины. Он разглядывал ее пристально и молча целую минуту.

Бланш, обезумевшая от ужаса, трепетала под этим испепеляющим и вместе с тем завораживающим, как у змеи, взглядом.

Наконец, уже не в силах ждать дольше и предпочитая самую страшную уверенность невыносимой, постылой тревоге, узница прошептала:

– Во имя Неба, что вам от меня нужно?

– А кто вам сказал, будто мне от вас что-то нужно? – с усмешкой спросил Антид.

– Разве одно ваше появление не доказывает, что мне грозит новая беда?

– Неужели я внушаю вам такой страх?

Бланш опустила голову, ничего не сказав в ответ.

– Вы ненавидите меня всеми силами души, разве нет? – продолжал хозяин Замка Орла.

– Нет, – возразила узница, – во мне нет больше ненависти – одно лишь прощение.

– Прощение?.. – удивился Антид. – То есть?

– Я двадцать лет прожила в полном одиночестве, – продолжала Бланш, – если такое существование можно назвать жизнью. И все это время обращалась сердцем и душой к Богу, моля его принять и то, и другое и очистить. И он дал мне сил и решимости. Дал забыть горькое прошлое и вселил надежду на лучшее будущее. И, главное, он отпустил мне грехи. Поэтому, монсеньор, я вас прощаю.

Антид де Монтегю не ожидал услышать такое.

Он ждал упреков, проклятий, возгласов ярости и отвращения… Скажем больше, он желал увидеть гнев и бессилие своей жертвы. И сейчас ничто не раздражало его больше, чем это ангельское спокойствие и нечеловеческая решимость.

То было его первое поражение – провал одной из частей странной драмы, приведшей его в Игольную башню, – впрочем, ее смысл мы скоро поймем.

А пока с едва сдерживаемым раздражением, которое выдавали дрожь и горечь в его голосе, он сказал:

– Признаться, я совсем не понимаю, чего вы добиваетесь, ломая передо мной комедию, в которую я никогда не поверю.

– Комедию? – удивилась Бланш.

– Ну да, – топнув ногой, продолжал сир де Монтегю. – Неужто вы и в самом деле думали, будто я вам поверю? Нет-нет, сударыня, вы не могли все забыть. И простить все не могли. Слишком много зла я вам сделал, чтобы вы могли вот так просто сменить гнев на милость.