Аббас-Мирза введен был в заблуждение одним из чиновников его, бывших в Петербурге, который уверил его, что все затруднения, которые я ему поставляю, могут удобно разрешены быть в министерстве, с которым выгоднее иметь ему непосредственное сношение.

Чиновнику сему, как из собственных слов его известно, внушено было в Петербурге, что я имею столько многих и сильных неприятелей, что Аббас-Мирзе достаточно возложить на меня вину существующих неудовольствий, и конечно достигнет он желаемого; ибо готовы они действовать против самых убедительных моих представлений.

Поверенный в делах господин Мазарович в подробности уведомил меня как о рассуждениях, бывших в совете Аббас-Мирзы, так и о других обстоятельствах, которые показывали его готовым на самые решительные меры. Известно было сильное влияние его на шаха, и что сим последним предоставлен ему был полный произвол.

Тем страннее должен был мне казаться последний отзыв Аббас-Мирзы, когда, в первый раз присылая Фетх-Али-хана, писал он, что он имеет от него полную доверенность, и когда после, опровергая заключенные им условия, он сообщил мне, что сам он не имеет власти иначе довершить дело о границах, как по сделанному им предложению. Бессмысленные противоречия сии поставили меня в довольно затруднительное положение.

Трудно было успеть в Аббас-Мирзе по его упорству; не более было надежды склонить шаха, который совершенно не входил в дела и внимание которого Аббас-Мирза, конечно, уже наклонил на свою сторону; однако же испытывая всевозможные средства и в точности исполняя волю государя отдалять всякий повод к разрыву, написал я вежливое письмо Аббас-Мирзе и самому шаху, которому предложил я, как средство последнее, некоторые изменения в акте, заключенном генерал-лейтенантом Вельяминовым.

Более сего не оставалось ничего сделать, и далее малейшее угождение с моей стороны было бы виновное пренебрежение собственных выгод и не удалило бы впоследствии повода к возобновлению неудовольствий. Аббас-Мирза весною сего года объезжал границу со стороны Эриванского ханства под видом будто бы охоты.

Наблюдение за ним обнаруживало, что он точно ничего более не видал, как собак своих и ястребов. В цель путешествия его входило намерение устрашить сардара Эриванского сменою или заставить откупиться большими пожертвованиями. Но сардар имел при шахе сильных друзей, которые его поддерживали; их наделял он подарками, и сардар, нимало не страшась Аббас-Мирзы, отделался от него обыкновенными вежливостями и весьма небогатыми дарами.

Аббас-Мирза был в большом озлоблении. Невзирая на вызов его видеться со мною, объявленный мне Фетх-Али-ханом на самый обязательный ответ мой, которым представлял я ему назначение места и времени, он не уведомил меня даже о прибытии своем в Эривань, что по обычаям персидским разумеется величайшею грубостию. Я, со стороны своей, из приличия показал совершенно тому равнодушие.

Вызвал из Тавриза господина Мазаровича, поручил ему мои письма и окончательные переговоры. Знание его министерства персидского, некогда доверенность и даже приязнь Аббас-Мирзы, особенное благоволение самого шаха давали еще мне некоторые надежды если не кончить дело разграничения, по крайней мере сделать на некоторое время условие, оставляя до возобновления переговоров в настоящих границах.

Государю императору отправил я письмо, в котором изобразил поведение Аббас-Мирзы, и что, увлекаем будучи советами враждующих нам людей и обманутый льстивыми уверениями, что приверженный ему народ жаждет случая освободить стенящих под игом нашим единоверцев, имеет он намерение поддерживать оружием требования свои о границах. Что сделаны им соображения о собрании войска и производятся приуготовления к войне.

Донес я об отправлении Мазаровича, но в то же время объяснил, что шах, удаляясь всяких дел, сложил оные на Аббас-Мирзу, предоставив ему полную свободу действовать по произволу; что сей со стороны его не встречает ни малейшего противоречия в своих замыслах, и что по ходу дел предвижу я войну неизбежную.

Я просил приумножения войск одною пехотною дивизиею и несколькими казачьими полками как средства предупредить войну. Вместе с сим 12-го числа июля известил я обо всем с возможною подробностию управляющего Министерством иностранных дел статс-секретаря графа Нессельроде.

Поверенный наш в делах господин Мазарович был принят Аббас-Мирзою неблагосклонно. Он не умел даже воздержать себя от разных дерзостей, которые, кажется, делал с намерением, дабы, вызвав Мазаровича на возражение, иметь право поступить с ним неприятным образом. Аббас-Мирза имел неблагоразумие страшить даже угрозами, хвастливо говоря о войсках своих, об артиллерии.

Он сказал господину Мазаровичу, что напрасны надежды его на шаха, на счет мой расточал самые оскорбительные ругательства. Господин Мазарович нашел между вельмож[ами] подлейших льстецов, рабственно угождающих наследнику, холодность и отдаление, но он имел людей, ему обязанных, и от них узнал все обстоятельства.

Шах в обращении с господином Мазаровичем был гораздо вежливее, но приметно предупрежден был Аббас-Мирзою, и о делах переговоры были безуспешны. Можно сказать, что о них рассуждать не хотели, но, скрывая решительное намерение прервать сношения дружественные, объявили, что с письмом от шаха и окончательными предложениями будет прислан ко мне чиновник, облеченный в доверенность.

Будучи предварен, что между чеченцами примечаемы тайные совещания, что появился между ними лжепророк, возмущающий их против нас, приказал я баталиону 41-го егерского полка, расположенному в Ширвани, немедленно следовать в станицы Гребенского войска; обоим баталионам Ширванского полка, стоявшим в Кабарде, быть в готовности, поручив их в распоряжение начальствующего на линии генерал-лейтенанта Лисаневича.

Вскоре получил я известие, что чеченцы, предводимые лжепророком, довольно в больших силах, в ночи с 7-го на 8-е число, напали на Амир-Аджиюртский пост и сожгли оный. Укрепление поста было непрочное, ибо наскоро из плетня сделанное, и рва вокруг его почти не было. Но в гарнизоне находилась рота пехоты и весьма сильная артиллерия.

Сего для обороны было слишком достаточно, но начальник гарнизона был чрезвычайно неосторожен, невзирая, что в тот же самый день выступивший из укрепления генерал-майор Греков предварял его о намерении чеченцев сделать покушение на пост. Незадолго пред нападением успел он даже прислать одного из приверженных нам аксаевских жителей с известием, что сильные толпы конницы взяли направление к посту и в ночи прибудут к оному.

Начальствовавший оным 43-го егерского полка капитан Осипов, сделав расчет гарнизона по местам, распустил людей в казармы и нимало не усилил обыкновенного караула. Чеченцы со стороны леса подошли, не будучи замеченными. Весьма темная ночь и сильный ветер им способствовали. Внезапно вошли они в укрепление и тотчас опрокинули часть плетня, ограждавшего оное.

Люди в беспорядке выскакивали из казарм, когда укрепление было уже наполнено неприятелем: они не могли противиться малыми силами; капитан Осипов, защищавшийся с горстью людей и будучи уже ранен, бросился в Терек и утонул. Неприятель испытал только два выстрела из орудия, стоявшего в воротах, при коем был главный караул не более как из девяти человек при унтер-офицере.