Разделся. Поставил чайник.

Она вошла и села напротив, улыбаясь.

– Ты чего улыбаешься?

– Да нет. Ничего. Как-то вы одиноко живете, я вижу. А мне казалось, все у вас с личной жизнью в порядке.

– А что, заметно?

– Ну да.

– Кать, знаешь что… Давай про меня потом. Давай сразу про тебя.

– Ну давайте…

– Так. Сначала вот что – ты мне сказала, что мама вызвала «скорую помощь». Дуровозку, как ты ее называешь. Это правда? Ты это слышала?

– Ну, она кричала, что ей все надоело, что больше нет сил терпеть все это, что эти игры пора прекращать, что раз я устала от ее заботы, пусть обо мне позаботятся там, где следует. Ну, в общем, всякий бред.

– И это все?

– Нет, не все.

– Что еще?

– Ну, там был длинный разговор. Я всех деталей уже не помню. Я тоже орала. В какой-то момент она встала и сказала: все, хватит. Я вызываю врачей. И пошла рыться в телефонных книжках, шелестеть бумажками, кричала – где этот телефон?

– Но не звонила?

– Может, и звонила. Я уже ушла. Взяла куртку, дверь не закрыла, чтобы не хлопала, и пошла.

– Так. Сколько ты была на улице?

– От силы час.

– Что делала?

– Просто ходила, думала. Потом решила позвонить вам. Вот.

– Кать, ты понимаешь, что я должен позвонить сейчас твоей маме, да? Если она решилась на такой шаг, значит, она сейчас в очень плохом состоянии.

– Ну звоните. Только она знает уже. Я же сказала. Она сейчас, наверное, сама вам позвонит… Но вообще мы договорились, что приду не позже трех. А сейчас сколько?

– Двенадцать часов.

– Ну вот. Часа два у нас есть. Успеете?

– Что успею?

– Не знаю, что. Что вы хотите успеть?

– Я ничего не хочу успеть. Я хочу понять, что у нас происходит.

– Господи, ну вот опять… Опять…

Она низко наклонила голову. Положила лоб на сжатые кулаки. Пальцы были еще очень красные от холода. Значит, гуляла долго. Замерзла как цуцик. Не врет.

– Ладно, – сказал Лева. – Если ты не врешь и мать тебя не ищет, значит, можно поговорить спокойно. Давай попьем чаю, и ты мне все-таки кое-что расскажешь.

– О чем? – она подняла глаза. – О нашем скандале?

– Не только. Кать, мы с тобой много говорили в прошлый раз, и мне многое вроде бы стало понятно. Ну, наверное, почти все. Но сейчас ты сказала одну вещь, которая меня, честно говоря, ошарашила.

– Какую?

– Ну… извини, должен повторить твои слова. О каком, как ты сказала, блядстве может идти речь? Я что-то не понимаю этой темы. По отношению к тебе… Что мама имела в виду, если она это действительно сказала?

– А… Сейчас попробую вам объяснить. Вы там что-то про чай говорили, кажется?

Лева встал, достал чайник, пришлось его сначала отмыть, заварил, поставил чашку, налил, даже обнаружил в буфете какие-то сушки, она захрустела и сделал шумный глоток, как показалось Леве, с явным облегчением и удовольствием.

Во время всех этих манипуляций он обнаружил, что у него слегка дрожат руки. Он плохо разбирал предметы – где чайник, где ложка.

– Ну так что? – спросил он, налив себе чаю и стараясь как-то успокоиться, не выдать волнения.

– Ну что вы так разволновались? – вдруг спокойно спросила она. – Да все будет в порядке. Я же сказала: я просто испугалась. Немножко. И потом… мне просто надоело дома сидеть. Вот и все. Сейчас я приду в себя, позвоню маме и пойду. Не бойтесь, ничего не будет. Блядство – это фигуральное выражение. Метафора. Мама вообще так не говорила, это я так называю. Я сижу у них на шее, я всем создаю проблемы – маме, отцу, вам, я плохая девочка. Вот и все. Плохая девочка, но не в том смысле, в каком обычно говорят. Понятно?

– Не очень. Если честно, совсем не понятно. Откуда вдруг такая самооценка? А то, что ты мне говорила раньше, – это что же, игра, спектакль?

– Нет, не спектакль, – прошептала она и опять наклонила голову вниз, к рукам. – Я его правда вижу. Я и сейчас его вижу. Понимаете? Он где-то здесь, он рядом. Он никому не мешает. Ни вам, ни мне. Просто я прошлась по улице, там люди, машины. И я подумала – ну почему я должна все время так жить? Ну кто это решил? Я совершенно нормальный человек, такой же, как все. Почему мне это запрещают?

– Послушай… – сказал Лева. Ему очень портила настроение дрожь в руках, тремор, который все никак не проходил. – Послушай меня внимательно. Я больше не хочу об этом говорить. Я больше не хочу говорить… о нем. Его нет. Понимаешь? Его просто нет. Ни здесь, ни там, ни в твоей голове, нигде. Это совершенно другая история. Вспомни, что ты мне говорила в прошлый раз, вспомни, пожалуйста.

– Что значит «нет»? – вдруг вскочила она. – Откуда вы знаете? Откуда вы вообще можете что-то знать? Что вы там себе придумали? Что я ваша собственность? Что вы можете мной управлять?

– Кать… – он тоже встал и взял ее за руку. – Подожди. Сядь. Давай поговорим спокойно.

– Да не трогайте вы меня! – она выдернула руку. – Пошляк.

– Кто? – удивился Лева. Руку как обожгло. Ощущение было крайне неприятное, хотелось ее спрятать куда-то, руку, опустить под холодную воду. От Кати словно било током.

– Вы! Вы пошляк! Думаете, я не вижу? Думаете я не знаю, что у вас на уме?

^Что?

«Черт, ну что же с руками», – успел подумать Лева.

– То самое! Откуда все эти разговоры про мою девственность? Эти допросы? Откуда? Старый козел!

Она взяла чашку и вдруг швырнула в него.

Он успел увернуться и сделать два шага вперед – инстинктивно, чтобы как-то удержать, избежать дальнейшего…

Она попятилась и упала, споткнулась о порожек.

– Блядь!

Он нагнулся:

– Господи, да что с тобой? Тебе плохо?

– Отстаньте от меня! Позвоните маме! Сейчас!

Оба тяжело дышали.

И оба, похоже, от страха.

– Кать, встань, пожалуйста, – попросил он, глядя сверху вниз, внимательно наблюдая за каждым ее движением. Оказалось, что кроме очень плохих вариантов бывают и совсем плохие.

– Конечно, я позвоню. Я сейчас же позвоню. Только успокойся. Встань, умойся, нет, не в ванной, здесь. Сейчас мы вместе позвоним Елене Петровне. Дай руку.

Неожиданно она очень больно ударила его ногой под коленку. Он упал, просто рухнул рядом с ней, задев ее голову локтем.

Она по-кошачьи быстро встала на четвереньки и поползла в комнату.

Потом побежала.