Во время представления «Силы судьбы» произошел смешной эпизод. Карузо рассказывал жене: «В тот момент, когда я отбросил пистолет в конце первого акта, тот, кто должен был выстрелить, не сделал этого, и я громко крикнул: „Буууумммм!!!“ и так… убил отца Леоноры!!! Можешь себе представить, как смеялась публика. Одно это обеспечило успех вечера, так как все были в отличном настроении.

Твой Рико очень хорошо спел арию и был награжден продолжительными аплодисментами. После дуэта, в конце которого я падаю, мне пришлось шесть раз „раненому“ выходить на вызовы. Надо было видеть лицо баритона Страччари после наших дуэтов. Он был очень зол, потому что публика явно не одобряла его пения»[391].

Упоминание имени Страччари здесь не случайно. В памяти Карузо были живы несколько эпизодов, когда главный успех в спектаклях выпадал на долю его великого коллеги-баритона, что, естественно, тенора не очень радовало. Тем более о подобных фактах немедленно сообщалось в газетах. После смерти Карузо его друг Джон Мак-Кормак заявил:

— В течение четырнадцати лет моего знакомства с Карузо я не слышал ни одного недоброго слова ни об одном коллеге…[392]

Однако в письмах к Дороти встречаются немало довольно нелицеприятных характеристик, которыми Энрико — как правило, вполне справедливо — награждал прочих вокалистов. В оценке же Страччари тенор был явно предвзят. Сейчас нельзя сказать с уверенностью, действительно ли кубинская публика не приняла в этой роли баритона. Может быть, он просто был не в лучшей форме — как говорилось, на Кубе была сильная жара. Но даже если публика действительно была не в восторге от Страччари, то факт этот ничуть не умаляет его статуса как одного из наиболее выдающихся итальянских певцов того времени. Впрочем, возможно, для предвзятого отношения к Страччари у Карузо были личные причины: как известно, большой поклонницей баритона была «воспитанница» Энрико — Роза Понсель, а это задевало самолюбие тенора.

Пока Карузо выступал в Гаване, его семья стала объектом преследования сомнительных личностей. В его дом в Нью-Йорке проникли двое людей, сильно напугавших Дороти. Через несколько дней ночью дом Карузо ограбили: взломали сейф и похитили драгоценности на сумму более 500 тысяч долларов[393], в том числе и бриллиантовое ожерелье стоимостью 75 тысяч долларов. Дерзкое ограбление получило невероятный резонанс. Жизнь Дороти превратилась в сплошной кошмар. Телефон в ее квартире не смолкал ни на минуту. К ней постоянно рвались сыщики, полицейские, репортеры, эксперты, разные влиятельные лица, предлагавшие помощь в расследовании, и даже… гадалки! Однако все было тщетно — грабителей так и не нашли. В итоге финансово Карузо не очень пострадал — драгоценности были застрахованы. Однако вся эта суета доставила немало переживаний и ему, и Дороти. Жена Карузо теперь боялась за безопасность Глории, поэтому к девочке пришлось приставить круглосуточную охрану.

Однако на этом неприятности, преследовавшие семью Карузо, не закончились. На пятый день после ограбления репортер «Юнайтед Пресс» позвонил Дороти:

— Мы только что получили известие о том, что во время первого акта оперы «Аида» на сцену театра в Гаване была брошена бомба. Мы не знаем, пострадал ли при этом Карузо…

Дороти была шокирована. Целую ночь она просидела у кроватки дочери и молилась. Успокоилась она лишь тогда, когда на следующее утро получила телеграмму от Энрико, в которой он сообщал, что не пострадал. Артур Рубинштейн, гастролировавший в это же время в Гаване вместе с Габриэллой Безанцони (пианист был тогда с певицей в близких отношениях), описывает инцидент следующим образом: «Мы оба (Габриэлла Безанцони и я) выступали очень успешно. Импресарио Бракале уже воображал реку денег, хлынувшую на нас, и планировал как минимум шесть концертов в столице и еще несколько в провинции. Безанцони, дебютировавшая здесь в роли Амнерис в „Аиде“, одержала полный триумф. Пресса в один голос утверждала, что Гавана никогда еще не слышала контральто столь прекрасного тембра.

К сожалению, ее дебют омрачил инцидент трагикомического свойства. Было повсеместно известно, что великий Карузо, певший Радамеса, за каждый спектакль получает 10 тысяч долларов, в связи с чем тут и там замечались проявления недовольства и протеста. Жизненный уровень на Кубе был очень низким, и рядовому обывателю острова надо было трудиться годами, чтобы заработать столько денег. Неудивительно, что и в зале ощущалась несколько настороженная и враждебная атмосфера.

А потом и разразился этот инцидент — посреди знаменитого марша в честь победителя-Радамеса кто-то бросил в середину партера вонючую бомбу, которая взорвалась со страшным шумом, распространяя вокруг жуткий смрад. Карузо, он же Радамес, подхватив полы своей великолепной белой мантии, выскочил из театра на улицу и помчался через площадь в отель, преследуемый газетными репортерами. Нетрудно представить себе панику, поднявшуюся в театре. Должен, впрочем, добавить, что Габриэлла вела себя как истинная дочь Фараона.

Конечно, Бракале и сценический режиссер представления тут же бросились в гостиницу, откуда, успокоив героя эфиопских войн, вернули его на площадь в торжествующих Фивах. Вечер закончился овациями, цветами и т. д.»[394].

Несмотря на то что мемуары Артура Рубинштейна в целом довольно достоверны, написаны с изрядным литературным мастерством и чувством юмора, именно здесь все означенные достоинства меркнут на фоне реальных событий, которые можно воссоздать по документам тех лет. Возможно, пианист не был на этом спектакле и обрисовал картину с чужих слов. Во-первых, бомбу никто на сцену не бросал — она была заложена в туалете. Взрыв был довольно сильным — ударной волной снесло три перегородки. Обломки стен посыпались на сцену и в оркестр. Во-вторых, все это случилось не во время триумфального марша, а в момент дуэта Аиды и Амнерис. От самого взрыва никто не пострадал, но, как сообщила газета, в театре началась паника, в результате чего оказались серьезно ранены шестеро человек. Музыканты выходили из театра с разломанными инструментами, многие были в крови. Адольфо Бракале, боясь, что в зале может оказаться еще одна бомба, срочно отправил Карузо прямо в костюме Радамеса в гостиницу. Тенор никуда не «бежал». К служебному входу был подан автомобиль, на котором Энрико доставили в отель. Спектакль, естественно, был прекращен[395].

Позднее в письме жене Карузо подробно рассказал, что приключилось в тот вечер. В спектакле вместе с Энрико выступали мексиканская певица Мария Луиза Эскобар, Габриэлла Безанцони, Риккардо Страччари и Хосе Мардонес. «Начало „Аиды“ запоздало на три четверти часа. Я очень хорошо спел романс „Celeste Aida“, и все шло нормально до конца первого акта (сцена в храме). Второе действие начинается дуэтом Амнерис и Аиды, после чего идет сцена триумфа Радамеса.