– С такой кормой не есть надо, а пахать круглые сутки, – гневно пыхтел он потом в сторожке.

– Саркис, я твой должник навек. Хочешь, буду с тобой в шахматы играть? – предложил растроганный Гарегин Сергеевич.

– Хочу!

И вечерами в сторожке стали разворачиваться жаркие баталии.

– Вот тебе шах и мат, сначала играть научись, а потом ко мне приходи, сынок!

– Саркис! Подожди минуту. Какой шах и мат? А где мой ферзь? Ферзь вот здесь стоял, куда он подевался?

– Я, что ли, должен за твоим ферзем следить? Твой ферзь, ты за него и в ответе!

– Саркис, да ты жулик, я смотрю.

– Собакин щенок, какой я тебе жулик? Я же два хода назад твою королеву конем положил! Голова твоя дырявая, всю память растерял среди этих душманов. Давай еще одну партию, авось отыграешься, хе-хе!

– Не надо про душманов, не трави мне душу, дед.

– Не буду, ладно, извини. Е2-Е4, поехали, Гарегин Сергеевич.

Через неделю случился родительский день.

В преддверии столь знаменательного события субботу объявили санитарным днем. И если первую половину дня дети провели в немилосердной уборке – драили комнаты, протирали окна и меняли выданное по случаю чистое постельное белье, то всю вторую половину небольшими группами ходили в баню – помыться и устроить кой-какую постирушку.

Баня находилась в двадцати минутах ходьбы от лагеря и являла собой весьма странное сооружение – деревянные стены были насквозь съедены жучками, в единственном окне левым верхним клыком торчал осколок стекла, а под потолком в витиеватом узоре проходили устрашающего вида трубы. Трубы там и сям были обмотаны какой-то драной материей, которая периодически ссыпалась вниз жесткой, пахнущей ржавчиной трухой. И только бетонный пол с парочкой сливов да сикось-накось приваренные к трубам лейки свидетельствовали о том, что это таки баня, а не заброшенный ангар для допотопных тракторов «Коммунар».

Несколько руинный интерьер помещения оживляло раскидистое, вполне себе самодостаточное птичье гнездо, которое красовалось на локте дальней трубы. Мы какое-то время с любопытством разглядывали его, задрав кверху облезлые от летнего солнца носы.

– Никак воронье? – предположила Каринка.

В подтверждение ее слов из гнезда высунулся недовольный темный клюв и грозно уставился на нас.

– Она птенцов высиживает! – ахнули мы и побежали к нашей вожатой, докладываться о птице.

Но товарищ Маргарита уверила нас, что эта ворона – вполне натренированная видом голых людей ворона.

– Мы здесь мылись, и не раз. Она сидит себе тихонечко в гнезде и никого не трогает. А птенцов там нет, не волнуйтесь.

– А почему нельзя перенести гнездо на дерево?

– Нельзя. Дед Сако объяснил, что если мы попытаемся это сделать – ворона обидится, улетит и больше не вернется.

– Почему? – расстроились мы.

– Видимо, так у них, у ворон, заведено. Вы лучше не отвлекайтесь, а быстрее заканчивайте свои дела. Очередь-то большая, всем надо успеть сегодня помыться.

Мы разложили наши вещи на длинной лавочке в углу, разделись и, стыдливо прикрываясь ладошками, встали под лейки. Включить или регулировать воду мы не могли – пульт управления находился в котельной. Поэтому мы построились под лейками и дали условный знак товарищ Маргарите. Услышав наш дружный вой, она открутила какой-то вентиль. Трубы под потолком немилосердно вздрогнули, брызнули ржавой трухой, а лейки принялись остервенело отплевываться струями ледяной воды.

– Ааааа, – заорали мы и разбежались по углам.

– Потерпите чуть, сейчас вода пойдет хорошая, – крикнула из котельной вожатая.

Через минуту вода действительно стала теплой.

– Ну как? – заглянула к нам товарищ Маргарита.

– Нормально! – отрапортовали мы.

Мыться было весело и здорово – мы попеременно намыливали друг другу спины и с визгом ныряли под упругую теплую струю воды. Ворона периодически высовывала из гнезда клюв и с любопытством разглядывала нас. Но мы уже не обращали на нее внимания – дел-то было невпроворот! Некоторые девочки сами не справлялись с мытьем, и приходилось им помогать. Особенно долгой возни потребовали волосы девочки Ани – у нее были такие длинные густые кудри, что нам пришлось всем миром сначала намыливать ей голову, а потом смывать пену. Вообще Ани была удивительной красоты девочкой. Она ходила всегда с гордо выпрямленной спинкой, откинув голову под тяжестью волос немного назад. Товарищ Маргарита называла ее походку царственной и говорила, что Ани похожа на Клеопатру.

Мы тоже дружно считали, что Ани похожа на Клеопатру. Кто такая эта таинственная Клеопатра, мы знать не знали, но нам шибко нравилось необычное звучание ее имени. Вот и сейчас, смывая мыльную пену с волос Ани, мы непрестанно командовали:

– Поверни голову направо, Клеопатра. Закрой глаза, Клеопатра!

– Приеду домой – попрошу маму коротко меня постричь, – вздыхала Ани. – Жарко мне от волос. Да и возни много.

Потом мы затеяли стирку в жестяных шайках – сначала намылили одежду и долго терли ее в руках, а далее полоскали в проточной воде. Отмылись, конечно, не все пятна, но в целом одежда снова приобрела свой заводской окрас. Особенно здорово стирать получилось у меня – я натерла себе такие волдыри, что пришлось идти к медсестре на перевязку. Медсестра поохала, обработала мне руки мазью Вишневского (ничего, кроме этой мази, она не признавала, и даже диатез лечила посредством наложения компресса из вишневки) и строго-настрого запретила возиться в земле, пока не заживут раны. А товарищ Маргарита окрестила меня в шутку Мойдодыром, потому что я ладони аж до дыр стерла.

Маленькое отступление. Когда в тысяча девятьсот махровом году в Ереван привезли мультфильм «Мойдодыр», город потом долго вздрагивал, вспоминая расклеенные по всем углам афиши. Дело в том, что переводчики дали маху и название мультфильма перевели дословно – Мой До Дыр – Лва Мичев Цак. Слева на афишах был изображен косорылый умывальник, обвешанный мочалками, справа – надпись убедительным шрифтом:

МОЙ – ЛВА

ДО – МИЧЕВ

ДЫР – ЦАК

Емко и со вкусом, я считаю.

Ну а до санитарной субботы случилась в «Колагире» пятница. Кто запамятовал, напоминаю – по пятницам детям разрешалось звонить домой. Так что пятницу Манечка провела в лингвистическом угаре – готовилась к коронной речи по телефону. На протяжении всего дня она не умолкала ни на минуту и даже умудрялась советоваться со мной на утренней линейке, пока мы стояли по стойке смирно в разных концах отряда – я развевалась бестолковой жердью впереди, а маленькая Манька волнующе трепыхалась в арьергарде.