— Потому что мужчины сильно отличаются от женщин. Они более поверхностные и ограниченные.

— Мама, ты действительно считаешь, что это так?

— Я уверена в этом. Я прожила на свете дольше, чем ты.

— Ты можешь дать мне хотя бы часть денег?

— Ты не получишь ни цента. Научись сам зарабатывать на нужные тебе вещи. На то, что действительно необходимо. Вот когда ты попотеешь на свою футболку, ты будешь по-настоящему ее ценить. Потрудись ради этого, Том. Так ты будешь больше себя уважать. Когда все преподносится на серебряном блюдечке…

— Мне никогда ничего не преподносилось на серебряном блюдечке.

— Верно, Том. И не будет. Во всяком случае, мной… Судя по всему, ты думаешь, что я скупая.

— Да, мама. Никак не могу отогнать эту мысль.

— Это твое дело. Но я знаю то, чего не знаешь ты. Спроси через год своих товарищей по команде: какого цвета у них были футболки в начале сезона? Уверяю, никто из них не ответит.

— Это почему?

— Потому что они не знают цену вещам. Зато ты, Том, всегда скажешь, как выглядела чужая форма, поскольку у тебя не было своей. Ты сможешь описать и цвет, и ткань, и даже запах.

— К чему ты клонишь?

— Когда у тебя наконец появится собственная футболка, ты будешь ее беречь. Надевая ее, ты будешь думать обо мне. Ты каждый раз будешь возвращаться к вопросу, почему я не дала тебе денег.

— Мне и сейчас интересно.

— Я учу тебя по-настоящему дорожить тем, чего у тебя нет, что для тебя пока недосягаемо.

— Как глупо.

— Возможно, для тебя и глупо. Но ты наверняка будешь долго вспоминать и любить свою первую форму. Поверь мне.

— Мама, но ведь в этом году такие уловы! Самый удачный сезон после пятьдесят шестого года. У нас есть деньги.

— Но не на одежду. Я вынуждена копить, чтобы мы не голодали после очередной дурацкой затеи твоего отца. Если бы он рассуждал как я, у тебя было бы все, чего ты хочешь. У всех нас.

Поселившись в доме Саванны, я начал искать ключи, способные открыть дверь в тайную жизнь сестры, которую она вела до того, как перерезала себе вены. Благодаря ее отсутствию я мог предаваться этому грешному занятию — я стал вуайеристом, подглядывающим за интимными сторонами жизни Саванны. Запущенность квартиры наглядно свидетельствовала о затягивании сестры в воронку безумия. Я обнаружил массу нераспечатанных конвертов, включая письма от матери, отца и меня. Консервооткрыватель был сломан. На кухонной полке для специй находились две баночки с красным перцем, но отсутствовали любимые сестрой душица и розмарин. В спальне я нашел кроссовки «Найк», которые сестра ни разу не надевала. В ванной не было ни зубной пасты, ни аспирина. В кладовке сиротливо стояла единственная банка консервов из тунца, а холодильник, судя по всему, не размораживался несколько лет. Саванна всегда отличалась маниакальной чистоплотностью, а тут — густой слой пыли на мебели и книгах. Чувствовалось, что эту квартиру занимал человек, желающий умереть.

Но ведь где-то должны быть те самые отмычки от тайн Саванны. Если мне хватит терпения, я обязательно найду их, и тогда многое прояснится. Я старался быть терпеливым и предельно внимательным к любой мелочи, способной пролить свет на мотивы нынешней вспышки сестринского безумия.

Начиналась шестая неделя моего пребывания в Нью-Йорке. Воскресный день близился к вечеру. Я сидел, снова и снова читая стихи Саванны: опубликованные и те, что нашел в квартире. Я вникал в роскошный ямб ее строчек, пытаясь уловить скрытые намеки. Я знал все важные события в жизни сестры, все ее основные психотравмы, однако интуитивно ощущал: мне недостает чего-то важного. Ведь в течение последних трех лет Саванна абсолютно с нами не общалась.

В детстве у сестры была привычка тщательно припрятывать свои подарки. То, что она нам преподносила, никогда не лежало рождественским утром под елкой. Саванна вручала нам подробные карты, помогающие найти ее презенты. Так, тайным местом для агатового кольца, купленного для мамы на деньги бабушки, она избрала болото в центре нашего острова. Кольцо она положила в дупло дерева, в гнездо овсянки, среди мха и стебельков. И хотя Саванна записала, как добраться до этого места, ориентиров оказалось мало, и сестра так и не смогла привести мать к заветной цели. После этого агат неизменно напоминал сестре об украденном Рождестве, и она отучилась от привычки прятать.

Впоследствии Саванна несколько раз писала о потерянном кольце, превратив его из обычного подарка в самый совершенный и чистый дар. Совершенный дар, утверждала она в стихах, всегда тщательно скрыт, но только не от поэтессы, или, исходя из поэтического канона Саванны, «повелительницы сов». Когда поэтесса закрывает глаза, появляется огромная сова; птица полумесяцем раскидывает крылья, бросая золотисто-коричневую тень на зелень лесов. Она направляется туда, где растут кипарисы и где в дупле одного из них находится покинутое гнездо овсянки. Там сова находит потерянный камень желтовато-молочного цвета с фиолетовыми вкраплениями. И тогда эта когтистая королева неуправляемых инстинктов берет кольцо в свой клюв, на котором запеклась кровь растерзанных ею кроликов, летит сквозь кружево сказочных снов, по воздуху, напоенному ароматом, и возвращает потерянное кольцо поэтессе. Возвращает снова и снова, в каждом стихотворении. У Саванны ничего не пропадало зря; она все умела превратить в загадочный чувственный мир языка. Свою любовь к играм она сохранила и в поэзии, пряча презенты в шпалерах слов и создавая удивительные букеты из собственных утрат и кошмаров. В творчестве Саванны не было мрачности. Она писала о прекрасных фруктах, окруженных цветами и способных навсегда усыпить тех, кто решится их отведать. Даже розы оказывались безжалостными убийцами. Их шипы были густо покрыты цианистым калием. Все произведения Саванны были полны загадок, ложных указателей, двусмысленностей и неожиданных поворотов. Никогда и ни о чем она не говорила напрямую. Саванна так и не смогла избавиться от детской привычки скрывать подарки. Даже когда она упоминала о своем сумасшествии, то делала его привлекательным; неким адом с райскими кущами, пустыней, усаженной хлебными деревьями и манго. Саванна могла рассказывать о палящем, безжалостном солнце и закончить стихотворение на ликующей ноте, восторгаясь своим загаром. Все свои слабости (отмечу, что слабости особого рода) она окружала атрибутами силы. Саванна гуляла по вершинам Альп, называя те места своей родиной, и не могла подрезать крылья, уносившие ее в высоту. Ей бы признать, что агатовое кольцо потеряно безвозвратно. Но нет, она постоянно его вспоминала. Даже ее крики были приглушены, смягчены гармонией, как шум моря, заточенный в морских раковинах. Саванна уверяла, что ощущает музыку раковин, но я знал, что это не так. Она слышала волчий вой, все мрачные ноты, все сатанинские мадригалы. Но когда она писала об этом, заручившись помощью призрачной совы и мечтая о дымчатом агате, жуткие вещи представали восхитительными. Она говорила о водяных лилиях, которые, словно лебеди, плавали в прудах внутренних дворов лечебниц для душевнобольных. Моя сестра влюбилась в великолепие безумия. Последние ее стихи, найденные мной в укромных уголках квартиры, были редкими по красоте некрологами. Ностальгия по собственной смерти превратила творчество Саванны в гротеск.