Родные защитников тоже высыпали на улицы. Их страх ощущался почти физически. Чьи-то отцы и мужья сегодня не вернутся.

Вернется ли вообще хоть кто-то? Ответ на этот вопрос Свечка узнать боялся.

Он благословлял всех, кто просил, – мейсалян и прочих. Многие приверженцы епископальной церкви не прочь были заручиться благословением, неважно чьим. Хотя провискесментские священники ждали всех у ворот, чтобы напутствовать истинно верующих.

Свечка решил, что святые отцы, преданные Безупречному, вряд ли рискнут показаться, хотя среди защитников Белого Города были и пробротские епископальные чалдаряне.

Все они сейчас, как и бывает с воинами перед битвой, боялись и сомневались в успехе, но при этом твердо верили в свое правое дело.

Брат Свечка же боялся и сомневался, а вот уверенности совсем не испытывал.

– Сочия, девочка моя, как только здесь все закончится, я тебя покину.

– Нет… Что это вы такое говорите?

– Дитя, я забыл, кто я есть. Я запутался. Мне нужно отстраниться от суетного мира и снова обрести самого себя. Я рискую потерять душу.

Сочия возразила монаху, воспользовавшись его же собственными доводами.

Кастрересонцы пошли в атаку еще до того, как девушка и старик успели забраться на стену. Их зажали в толпе возле ворот и едва не вынесли из города, но тут на помощь пришли отнюдь не девические манеры Сочии.

Хорошего места на стене занять не удалось – там уже давно все было занято.

Беспорядочной толпой, натыкаясь друг на друга, кастрересонцы сбежали с холма к Инконжу. Это совсем не было похоже на четко организованное наступление.

– Какая глупость! – простонал брат Свечка. – Этим городом правят глупцы!

Ему было наплевать, что кто-то из этих глупцов стоит рядом с ним на крепостной стене, ведь они должны были сейчас быть внизу, вместе с теми, кто идет на верную смерть.

Вскоре оказалось, что советники Кастрересона, возможно, вовсе не так глупы. Огромная толпа, подгоняемая страхом и воодушевлением, способна на многое.

Благодаря безусловному численному превосходству кастрересонцам удалось пробиться за частокол, за которым начинался мост, и отбросить солдат патриарха. Многие оказались отрезанными. Несколько воинов главнокомандующего бросились в Лаур и поплыли к своим. Защитникам города удалось захватить недостроенную сторожевую башню на западной стороне моста. Потом они начали осаду второй башни, восточной.

Неприятель удерживал башню почти два часа. За это время подтянулась патриаршая артиллерия и отряд арбалетчиков. По мосту велся непрестанный огонь. Стреляли не только обычными снарядами, но еще и чем-то странным, что взрывалось с громким шумом и запахом серы. Кастрересонцы несли потери, но все же сумели захватить вторую башню.

Солдаты армии патриарха не стали ее отбивать.

Вместо этого они быстро возвели деревянные башни, с которых уже вечером начали обстреливать башни, отвоеванные по обе стороны моста, и сам мост.

Зеваки на стенах Кастрересона рвали глотки и вопили от радости.

Но брат Свечка молчал. Молчала и Сочия Рольт.

Девушка все поняла: патриаршее войско, в отличие от них, не понесло таких ужасных потерь.

Эта победа ничего не решала. Особенно если потери кастрересонцев будут слишком велики. Тогда они просто не смогут защищать стены вокруг всего города в случае неожиданных атак неприятеля, а атаки эти наверняка еще впереди.

Только после наступления темноты стало ясно, чем заплатил Кастрересон за необдуманное решение. Рыдания и крики отчаяния, доносившиеся из-за крепостных стен, наверняка ласкали слух неприятеля. Более тысячи горожан погибло, раненых и изувеченных было еще больше. Некоторые семьи потеряли всех своих кормильцев. И многие еще потеряют, когда заражение крови сделает свое дело.

Брат Свечка готов был поспорить на мешок золота, что враг не понес и десятой доли того урона, который потерпели безрассудные смельчаки из Белого Города.

Он плакал, не стесняясь своих слез, а в это время советники и вельможи кричали о победе.

– Они отступили, но не ушли, – сказал монах Бернардину Амбершелю. – И скоро снова нападут.

Это случилось даже быстрее, чем опасался старик.

Патриаршая армия ударила еще до рассвета. Люди главнокомандующего переплыли Лаур, кое-кто переправился на лодках – с двух сторон от моста. Караульных кастрересонцы не выставили. Те, кто пересек реку выше по течению, объединились с отрезанными днем, а те, кто переправился ниже, ударили по Инконжу. И наголову разбили плохо вооруженных защитников города. Спастись удалось только тем, кто заперся в башнях. Взошедшее солнце осветило склон перед барбиканом, усыпанный телами павших. Не щадили никого.

Беженцы из окрестных городов и замков твердили одно и то же: патриаршие псы не милуют тех, кто им сопротивляется. Именно поэтому города и сдавались главнокомандующему без боя один за другим. Никому не хватало мужества бороться.

Пока город с ужасом взирал на учиненную бойню, враг атаковал Новый город и прорвался через наспех заделанные пробоины в стене. Защитников вытеснили почти молниеносно. Еще до полудня воины патриарха уже подкапывались под стены самого Кастрересона и возводили башни, чтобы обстреливать с них крепостной вал.

И тут самоуверенность и лень вновь подвели коннектенцев. Никаких укрытий для защиты от навесного огня они так и не соорудили. Гурдиций не построили, поэтому противник мог преспокойно делать подкопы под стены – стрелять по нему было неоткуда. Использовать потайные двери крепости для контратак тоже больше не было возможности – враги уже знали их и засы́пали все до одной. А основные ворота, ведущие в Новый город, завалили бревнами и хворостом и подожгли.

Под свинцовыми грозовыми небесами и несмолкающим дождем вершилась сейчас история. Ночь неотрывно следила за сражением.

Брат Свечка разволновался не на шутку. Теперь даже самые фанатичные приверженцы епископальной церкви боялись Ночи. Ходили тысячи самых жутких слухов. Внизу, на склоне холма, усыпанного павшими, видели следы Бестии. Возле брабикана заметили даже Смерть с часословом в руках. Сотни людей утверждали, что их братья или дядья столкнулись на поле боя с Черенком. По улицам шастали призраки Кинта.

И брат Свечка, и те, с кем он успел поговорить, сами ничего такого не видели. Все ссылались на кого-то другого, но слухи множились.

– Почему Старейшие помогают бротскому узурпатору? – негодовала Сочия. – Ведь церковь хочет их уничтожить.

Разговор шел за скудным обедом, который состоял из куска старого сыра и черствого хлеба и проходил в каморке возле кухни в обители графов Кастрересонских.

– Я, конечно, только предполагаю, – отозвался монах, – но готов поспорить, что сейчас там, за стенами, люди задаются похожим вопросом: почему же это Старейшие помогают нам, если здесь никто не желает их возвращения?