и пр., мы должны отослать его к пользовавшейся большой популярностью книге Агриппы Неттесгеймского «О тайной философии». Как можно думать, он, правда, написал ее рано, до того как побывал в Италии[1092], однако в посвящении Тритемию Агриппа называет среди прочих также и важные итальянские источники, пускай даже только для того, чтобы дать им низкую оценку заодно с остальными. В случае неоднозначных личностей, одной из которых был Агриппа, как и в случае шарлатанов и дураков, какими должны быть названы большинство остальных, нас очень мало интересует их система, которой они нередко прикрываются, вместе со всеми ее формулами, воскурениями, мазями, пентаклями, костями мертвецов[1093] и пр. Однако, во-первых, система эта сплошь наполнена цитатами из античных суеверий, и, далее, ее воздействие на жизнь и страсти итальянцев представляется подчас весьма значительным и богатым следствиями. Можно полагать, что лишь наиболее развращенные из великих могли отдаваться этому делу полностью, однако сильные желания и страсти время от времени приводят к колдунам также и сильных, творческих людей всех сословий, и уже само сознание, что дело это возможно, в какой-то мере лишает веры в нравственный миропорядок даже наиболее чуждых всякому суеверию людей. Возникает впечатление, что при помощи денег и риска человек способен безнаказанно пренебречь всеобщими разумом и нравственностью и перескочить через ступени, которые в ином случае лежат между человеком и его дозволенными или недозволенными целями.

Сначала рассмотрим древнюю, находящуюся на грани исчезновения разновидность колдовства. От самых ранних веков средневековья, даже от античности многие итальянские города сохранили воспоминание о том, что их судьба связана с определенными зданиями, статуями и т. д. Некогда древние рассказывали о посвященных жрецах или «телестах», которые присутствовали при основании отдельных городов и магически обеспечивали их благосостояние посредством определенных памятников, а также, видимо, и посредством тайного захоронения определенных предметов (telesmata){543}. Если что-то от римских времен продолжало теперь свою жизнь в народе, сохранившись в устном предании, так это данные традиции; вот только, разумеется, посвященных жрецов в ходе столетий сменили просто колдуны, поскольку религиозная сторона деятельности первых в античности становится теперь непонятной. В некоторых неаполитанских Вергилиевых чудесах[1094] вполне отчетливо живет древнейшее воспоминание об одном телесте, имя которого было со временем вытеснено именем Вергилия. Так и заключение таинственного изображения города в сосуд есть не что иное как античная телесма, а Вергилий как основатель стен Неаполя — это лишь видоизмененный присутствующий при основании города посвященный жрец. Народная фантазия со все более обильными результатами продолжает трудиться над этими предметами далее: пока Вергилий не оказывается также создателем и бронзовой лошади, головы на Ноланских воротах и бронзовой мухи над какими-то другими воротами, и даже грота Посилиппо и т. д. Все это — сплошь предметы, в некоторых отношениях осуществляющие магическую связь судеб, в то время как обе упомянутые черты{544} определяют, как представляется, судьбы Неаполя вообще. И в средневековом Риме также имелись смутные воспоминания в том же роде. В Сан Амброджо в Милане находился античный мраморный Геркулес; про него говорили, что пока он стоит на месте, будет существовать государство (вероятно, государство германских императоров, которых венчали на престол в церкви Сан Амброджо)[1095]. Флорентийцы были убеждены[1096], что их (перестроенный позднее в баптистерий) храм Марса будет стоять до скончания времен, в соответствии с констелляцией, под которой он был построен во времена Августа. Правда, мраморную конную статую Марса они, будучи христианами, отсюда удалили, однако поскольку ее уничтожение (опять же на основании констелляции) навлекло бы на город большое несчастье, ее поставили на одну башню над Арно. Когда Тотила{545} разрушил Флоренцию, статуя упала в воду и была оттуда извлечена, лишь когда Карл Великий заново основал Флоренцию. Теперь ее поставили на опору при въезде на Понте Веккьо — и на этом месте был в 1215 г. убит Буондельмонти{546}, так что и зарождение великой межпартийной борьбы гвельфов и гибеллинов было связано с этим ужасным идолом. При наводнении 1333 г. он исчез навсегда[1097].

Однако такая же телесма обнаруживается и в другом месте. Уже упомянутый Гвидо Бонатти не удовлетворился тем, чтобы при основании заново городских стен Форли потребовать символической сцены примирения двух партий (с. 344). Он полагал, что при помощи бронзового или каменного изображения всадника, изготовленного им и захороненного с помощью астрологических и магических средств[1098], он защитил Форли не только от разрушения, но даже разграбления и взятия. Когда кардинал Альборнос (с. 72) приблизительно через шесть десятков лет правил Романьей, статуя была случайно найдена при земляных работах и выставлена, очевидно, по приказанию кардинала, на обозрение народу, чтобы тот понял, какими средствами ужасный Монтефельтро утверждал свою власть в пику римской церкви. Однако еще полстолетия спустя (1410 г.), когда внезапное нападение врагов на Форли закончилось неудачей, народ снова обратился к силе статуи, которая, видимо, была спасена и снова захоронена. Однако то был, должно быть, последний раз, когда довелось порадоваться: уже на следующий год город был действительно завоеван. Закладка зданий во всем XV в. содержала в себе не только астрологические (с. 344), но и магические отзвуки. Просто поразительно, какую массу золотых и серебряных медалей папа Павел II закладывал в основание своих зданий[1099], и Платине было вовсе даже не неприятно узнать в этом добрую языческую телесму. Относительно средневекового религиозного значения такой жертвы[1100] как Павел, так и его биограф, разумеется, не имели представления.

Однако это официальное волшебство, которое, несомненно, было по большей части лишь досужими сплетнями, даже в отдаленной степени не приобретает значения тайной, используемой в личных целях магии.

Все, что из области магии встречалось особенно часто в повседневной жизни, собрал Ариосто в своей комедии о некромантах[1101]. Ее герой — один из многих изгнанных из Испании евреев, хотя он выдает себя также за грека, египтянина и африканца и беспрестанно меняет имена и маски. Хотя он способен{547} с помощью своих заклинаний затемнить день и просветлить ночь, сдвинуть землю, сделаться невидимым, превращать людей в животных и т. д., однако вся эта похвальба является только вывеской: его истинной целью является эксплуатация несчастливых и охваченных страстями супружеских пар, и уж здесь-то оставляемые им следы подобны склизкой дорожке улитки, а часто — и последствиям разрушительного градобития. В своих целях он заставляет окружающих поверить, что сундук, в котором закрыт любовник, полон духов, и что сам он в состоянии заставить говорить труп и