Неделю спустя собрался двор виконта и эшевены в монастыре Сен-Шапель. Магистры города собирались там гораздо охотней, чем в Доме с обезьяной, ибо близость страшных тюрем и залов дознаний производила очень мрачное впечатление на них и мешала раздумьям. Кроме того, природа этого преступления, которое им надо было судить, требовала закрытых дверей, что трудно было обеспечить в маленьком зале совета города.

Суд над Гареном был недолгим и занял всего один день. Он признал все, в чем его обвиняли, и даже не пытался оправдываться. Что касается Катрин, то она из стыдливости, скорее похожей на отвращение, отказалась прийти в суд. Каковы бы ни были чувства, которые она питала к своему мужу, она не хотела становиться обвинительницей. Эрменгарда горячо одобрила это ее решение.

– Они осудят его и без вас, моя дорогая! – заверила она подругу.

И действительно, к вечеру пришел Жак де Руссе, чтобы сообщить Катрин о приговоре. Гарена де Бразена приговорили к казни через повешение, несмотря на его благородное происхождение, за святотатство, заключавшееся в нападении на аббатство. Но предварительно он должен быть подвергнут пыткам, потом его поволокут к месту казни, подвергая поношению. Его имущество будет конфисковано, а дом и замок снесены…

Долгое молчание встретило это сообщение. Катрин с остановившимися сухими глазами была похожа на статую. Эрменгарда, вздрагивая, подошла к огню. Только потрескивание поленьев в камине нарушало тишину, воцарившуюся в приемном зале. Потом Катрин спросила бесцветным голосом:

– Когда произойдет казнь?

– Завтра в середине дня…

Поскольку обе женщины продолжали молчать, Жак де Руссе откланялся, прося разрешения удалиться. Эрменгарда кивнула ему, и он вышел из комнаты. Когда звон его шпор замолк в глубине дома, Эрменгарда подошла к Катрин, которая оставалась неподвижной.

– О чем вы размышляете, Катрин? Что вы задумали?

Молодая женщина медленно перевела на нее взгляд. И графиня прочла в нем решимость.

– Мне надо увидеть его, Эрменгарда! Я должна его увидеть до…

– Вы считаете, что это будет полезно?

– Для него – нет. А для меня – да! – вдруг резко проговорила Катрин. – Я хочу знать. Я хочу понять… Я не могу допустить, чтобы он ушел из моей жизни, не объяснив всего происшедшего. Я пойду в тюрьму. Говорят, тюремщик очень неравнодушен к золоту. Он позволит мне поговорить с ним.

– Я пойду с вами…

– Я бы предпочла, чтобы вы этого не делали! Вы и так достаточно скомпрометированы в этом деле, моя дорогая! Позвольте мне пойти одной. Со мной будет Сара, она проводит меня…

– Как хотите, – ответила Эрменгарда, пожимая плечами. Говоря это, она направилась к сундуку, достала оттуда увесистый кошелек и протянула его Катрин. – Возьмите это! Я вижу, что вы готовы бросить одну из ваших драгоценностей в жадную лапу этого мужлана, потому что у вас нет ничего другого. А мне было бы жаль… Вы вернете мне деньги позже, вот и все.

Без ложного стыда Катрин взяла кошелек, сунула его за пояс, поцеловала подругу и направилась в свою комнату, чтобы взять темную накидку и попросить Сару проводить ее.

Несколько минут спустя обе женщины, закутанные в черные плащи и с масками на лицах, вышли из особняка Шатовилленов и направились к соседнему дому. Была глубокая ночь, к тому же лил дождь. Значит, на улице никого не было. Катрин решительно направилась к ратуше, вошла во двор и вложила в руку полусонного охранника золотой. Проходя через ворота, она старательно отводила глаза от железного ошейника и дыбы, которые были выставлены на углу дома Ла Тремуйлей и медленно ржавели. Сразу пробудившись при виде золота, охранник провел женщин в глубь двора, где возвышались глухие стены с одной лишь дверью, ведущей в тюрьму.

– Я хочу видеть тюремщика, которого зовут Руссот! – сказала Катрин.

Несколько мгновений спустя Руссот появился из низкой двери. Это был человек, одинаковый что в длину, что в ширину, почти квадратный, одетый в грязный и дырявый кожаный костюм. На его жестких, дурно пахнущих волосах красовался грязный колпак, а длинные руки свешивались до колен. В маленьких серых глазах не было даже смутного проблеска ума, но звон золота в кошельке Катрин пробудил в них какую-то искру. Он отбросил в сторону кость, которую обгладывал, вытер губы обратной стороной ладони и угодливо спросил, что он может сделать, чтобы «угодить мадам».

– Я хочу увидеться с глазу на глаз с узником, которого завтра должны казнить! – ответила она.

Человек нахмурил брови, почесал в затылке, но несколько дукатов блестели на ладони молодой женщины, а он никогда еще не видел столько желтеньких. Он кивнул, взял связку ключей, висевших у него на поясе, а другую руку протянул, чтобы получить блестящие монеты.

– Ладно! Пойдемте! Только недолго. К концу ночи должен прийти монах подготовить его к тому, чтобы откинуть копыта…

Он грубо засмеялся, но ничто не изменилось в застывшем лице Катрин. Оставив Сару во дворе, она двинулась вслед за тюремщиком вниз по грязной и мокрой винтовой лестнице, ведущей в глубь земли. Холодный вязкий воздух, наполненный миазмами подземелья, ударил в лицо молодой женщины. Она достала носовой платок, чтобы приложить его к лицу.

– Черт возьми, это отнюдь не запах роз! – прокомментировал Руссот.

Лестница уходила все ниже под основание древней галло-романской башни, из стен которой сочилась вода. Они миновали несколько дверей, закрытых на огромные засовы. Смутная тревога закралась в сердце женщины. Факел в руках Руссота оживлял странные картины на мокрых стенах.

– Долго еще? – спросила Катрин приглушенным голосом.

– Нет. Сейчас придем. Ведь такого преступника не поместишь куда попало! Ему отведена яма…

– Яма?

– Ну да. Вот она…

Лестница кончилась. Она привела в тупик. В глубине его виднелась такая низкая дверь, что пройти в нее можно было, лишь согнувшись пополам. Одна из створок была закрыта двумя толстыми, в три пальца, железными прутьями. Руссот повозился с ключами и со страшным скрипом открыл дверь. Потом зажег от своего факела другой и протянул его Катрин.

– Вот! Теперь входите! Только недолго!.. Я буду на лестнице и постучу, когда вам надо будет уходить.

Катрин ответила кивком и нагнулась, чтобы пройти в дверь. Она была столь низкой, что молодая женщина чуть не подожгла факелом свою маску. Ей казалось, что она погружается в неизвестность, в какую-то разверзшуюся могилу. Пройдя через дверь, Катрин оказалась внутри, выпрямилась и подняла чадящий факел, чтобы осмотреться в полутьме.

– Я здесь! – послышался знакомый спокойный голос.

Повернувшись в ту сторону, откуда донесся голос, она увидела Гарена. Как бы ни была она зла на него, невольный крик ужаса вырвался из ее груди. Он сидел в глубине склепа на черной гнилой соломе. Его приковали к стене с помощью ошейника и еще для верности цепями на ногах и руках. Он почти не мог двигаться и сидел, прислонившись к стене. На нем был черный рваный камзол, из дыр которого виднелась грязная рубаха. Седая борода закрывала его рот. Отросшие волосы были спутаны на голове. Во время ареста он потерял свою черную повязку, которая закрывала его глаз, и Катрин впервые увидела его рану. Вместо глаза была черная дыра, а вокруг – розовые рубцы, резко выделявшиеся на бледном лице. Замерев от ужаса, Катрин осталась у двери, не в силах оторвать свой взгляд от этой ужасной картины. Раздавшийся смех Гарена заставил ее вздрогнуть.