Впервые упоминая летом 1533 года о новом замысле папы, предназначенном для Микеланджело, Себастьяно описывает его загадочно и неопределенно, как восхитительный новый заказ, «о котором Вы не смели и мечтать». Возможно, Себастьяно не вдается в подробности, потому что Климент всего-навсего принял решение поручить Микеланджело еще одну роспись Сикстинской капеллы, но еще не выбрал сюжет.

По словам Кондиви, папа, «будучи тонким ценителем искусства… снова и снова возвращался в мыслях к сей росписи». В конце концов он остановил свой выбор на «дне Страшного суда», который и надлежало написать Микеланджело[1220]. Вазари упоминает и более амбициозный проект: Микеланджело-де поручалось на алтарной стене изобразить сцену Страшного суда, «а на другой стене, насупротив, приказано было над главными дверями показать, как был изгнан с небес Люцифер за свою гордыню и как были низвергнуты в недра ада все ангелы, согрешившие вместе с ним»[1221]. От второго сюжета, если его вообще рассматривали, быстро отказались. Впрочем, нельзя исключать, что подобный замысел существовал, ведь в составе диптиха в Сикстинской капелле вполне органично смотрелись бы две величественные фрески работы Микеланджело, изображающие парящие в воздухе фигуры и топографию ада (разумеется, эти детали повторяются на трех графических листах, созданных для Томмазо: на «Фаэтоне», «Ганимеде» и «Наказании Тития»).

Вернувшись из Франции в середине декабря, Климент принялся всерьез убеждать Микеланджело взяться за огромную новую фреску, возможно даже за две. Он быстро сломил сопротивление художника. 2 марта 1534 года мантуанский агент в Венеции, получивший информацию от имперского посла, который, в свою очередь, видимо, узнал об этом из какого-то римского источника, сообщал, будто Климент подверг Микеланджело столь массированной обработке, что уговорил расписать алтарную стену. Он добавлял, что уже сооружены подмости для росписей, но ошибался[1222][1223]. Впрочем, к лету 1534 года Микеланджело вернулся во Флоренцию надзирать за очередным этапом работ в Сан-Лоренцо.

Страшный суд. 1536–1541

В это время Климент начал борьбу с последней, затяжной болезнью[1224]. 24 августа он был соборован и после этого еще месяц находился между жизнью и смертью. В середине сентября Микеланджело уехал из Флоренции в Пешу, городок, расположенный к западу от Флоренции, где встретился с кардиналом Чезисом (1481–1537), который, зная о недуге папы, возможно, направлялся в Рим на следующий конклав, а также с папским секретарем Бальдассаре Турини да Пеша[1225]. Его странствие весьма напоминает еще одно заранее задуманное бегство с целью спасти собственную жизнь.

Спустя два дня после его приезда в Пешу, 25 сентября, Климент VII умер. Впоследствии, как признавался Микеланджело Кондиви, в том, что он покинул тогда Флоренцию, он усматривал волю Господа, чудесным образом спасшего его от неминуемой смерти, ведь он полагал, справедливо или нет, что герцог Алессандро, которому уже не приходилось оглядываться на папу, прикажет его убить. Микеланджело никогда более не возвращался в свой родной город.

Работы в Сан-Лоренцо Микеланджело оставил, завершив лишь наполовину. Он полностью закончил оформление читального зала библиотеки и частично – вестибюля, но, как это ни печально, даже не приступал к лестнице, «для которой по указаниям Микеланджело было заготовлено много камня, но не было ни модели, ни даже уверенности в том, какой должна быть ее форма, и, хотя и сохранились отметки на земле в кирпичной кладке и кое-какие наброски из глины, все же настоящего и окончательного решения найти не могли»[1226]. В Новой сакристии изваяния герцогов Лоренцо и Джулиано установили в предназначавшихся им нишах, однако «Ночь», «День», «Вечер» («Сумерки») и «Аврора» («Утро») все еще лежали на полу. Скульптуры речных богов даже не начали высекать в камне; болезнь помешала скульптору Триболо вырезать статуи Неба и Земли, как это было предусмотрено замыслом мастера, и после его отъезда Триболо так и не приступил к ним. Статуи святых Космы и Дамиана, которые предполагалось разместить по бокам изваяния Мадонны с Младенцем на гробнице «Великолепных», выполнили Раффаэлло да Монтелупо и Джованни Анджело да Монторсоли. В свое время Климент прислал из Рима письмо, торопя зодчих, ваятелей и резчиков. К сожалению, архитектурное оформление третьей, совместной гробницы, которую столь долго обдумывал Микеланджело, так и не было создано.[1227]

Микеланджело не собирался возвращаться и завершать свои работы в Сан-Лоренцо. Уезжая в сентябре 1534 года из Флоренции, он осознавал, что покидает родной город навсегда. Примерно так он и выразился в прощальном письме к молодому человеку по имени Фебо ди Поджо: «Сюда я больше не вернусь».

Остальное содержание короткого письма к Фебо свидетельствует, что в личной жизни Микеланджело произошли внезапные изменения. Стиль этого послания разительно, почти шокирующе отличается от изысканно-вычурной придворной манеры выражаться, которую Микеланджело демонстрировал в письмах к Томмазо. Оно выдержано в дружеском, неформальном и, поскольку в их отношениях, видимо, наступила некоторая «холодность», «froideur», довольно печальном тоне. Микеланджело начал так: «[Н]есмотря на Вашу ко мне великую ненависть – не зная причины, я не думаю, что она в той любви, которую я к Вам питаю, но в разговорах людских, которым Вы, испытав меня, не должны были бы верить, – я не могу, однако, не написать Вам…»

Письмо он завершает уверением, исполненным не той возвышенной, почти мистической страсти, которую он испытывал к Томмазо, но, безусловно, сильного чувства: «Хочу, чтобы… Вы знали, что, доколе я жив и где бы я ни был, я всегда буду готов служить Вам с такой преданностью и любовью…» Он желал Фебо добра более, чем блага самому себе, и молил Господа открыть юноше глаза на его привязанность к нему, дабы он воспылал к нему не ненавистью, а любовью[1228].

Фебо, как и Томмазо, Микеланджело дарил сонеты, а сонетов в те годы он сочинил множество. В стихах, вероятно посвященных Фебо, обыгрывается значение его фамилии Поджо («холм»), его «солнечное» имя, а сам юноша уподобляется Фебу, или Аполлону, или богу солнца[1229]. Однако единственное сохранившееся письмо, отправленное Фебо к Микеланджело, кажется неискренним и корыстным, оно ничем не схоже с изысканными, но проникнутыми искренней преданностью письмами Томмазо[1230].

Оно датировано 14 января 1535 года. Фебо утверждает, что не сумел отлучиться, чтобы попрощаться с Микеланджело в тот день, когда уехал из Флоренции, но нисколько не сердится на него, поскольку видит в нем едва ли не отца. Впрочем, Фебо не потрудился дать знать о себе в течение следующих трех с половиной месяцев, которые провел в Пизе. Теперь, вернувшись во Флоренцию и нуждаясь в деньгах, Фебо с радостью принял помощь, предложенную