Перепрыгнув через Мунта, мальчик захлопал в похожие на лопаты ладоши. Он смеялся на бегу своим странным смехом, поначалу так удивлявшим Матиаса. У его ног вилась лысая собака, покрытая черной коркой из засохшей человеческой крови. Грегуар растопырил пять пальцев. Госпитальер кивнул.

– Кто это? – спросил мальчик, прислушиваясь.

– Ла Фосс благодарит Бога за наше спасение, – усмехнулся Матиас.

Потом вспомнил о гробе. Возбуждение после схватки сменилось отчаянием.

– Приведи Клементину и, если не очень устал, оттащи это тело в церковь, – сказал он, указывая на Мунта.

Первые два трупа Тангейзер оттащил в притвор. Обыскав всех троих, он нашел двенадцать золотых экю и немного серебра. По дублону на каждого.

У мертвеца в коридоре обнаружилось еще четыре экю. Ла Фосс все это время дрожал и бормотал что-то несвязное, словно безумец. Взывая к милости Всевышнего, он сравнивал себя с разбойником на кресте. Госпитальер обыскал его и забрал все три золотых пистоля, которые вручил ему утром.

– Вместе с Иисусом в рай попал разбойник, а не мужеложец, – напомнил он отцу Филиппу.

Затем, прижав его руки к двери, рыцарь выдернул кинжал. Священник со стоном соскользнул на пол. Говорить, чтобы он не двигался с места, не было нужды.

Тангейзер оттащил четвертый труп к трем первым. Появился насквозь промокший Грегуар. Он нашел в кошельке Мунта запасную тетиву с короткими железными стержнями на обоих концах. Привязав один ее конец к ноге Мунта, а второй – к хвосту Клементины, мальчик большую часть работы переложил на кобылу. Он протянул своему хозяину еще четыре экю.

– По крайней мере, мы с прибылью, – сказал Матиас.

– Это тоже ваше, – Грегуар отдал ему пригоршню мелких монет, в основном медных. – Я продал башмаки. Думаю, не продешевил.

Это была лишь малая часть той суммы, которую иоаннит уплатил за обувь для мальчика днем раньше.

– Умеешь торговаться. Молодец, – похвалил он своего слугу.

Тот кивнул.

– И я ценю твою честность, – добавил рыцарь. – Большинство бы соврали и оставили себе деньги.

Его лакей улыбнулся:

– Я больше не вор.

– Возможно, нам еще понадобится твой талант, но ты поступаешь правильно, что не воруешь у товарищей. – Тангейзер кивком указал на улицу. – Собери арбалеты. Прежде чем брать их в руки, вытащи стрелу и нажми на спусковой крючок. Береги пальцы.

Мальтийский рыцарь уложил Мунта рядом с четырьмя его сообщниками. Их кровь заливала притвор, а глаза и рты были устремлены в небеса, словно их всех поразил разгневанный Бог, застигнув за каким-то тайным ритуалом. Матиас подумал, не отрубить ли им головы и не выложить ли их на алтарь для Марселя. Пусть враги думают, что он сошел с ума. Однако всех пятерых Тангейзер убил за пределами алтарной части, не осквернив останки Карлы, и поэтому он решил, что оставит все как есть.

Потом иоаннит посмотрел на гроб, и сердце его сжалось от горя и чувства вины. Он не спешил подходить к нему – тянул время, занявшись насущными делами.

В углу за дверью обнаружилась кожаная торба. В ней лежали веревка, ножные кандалы, окованные железом дубинки, запасные стрелы, половина буханки хлеба и круг сыра. Рыцарь вытащил кандалы и дубинки. Вернулся Грегуар, и они осмотрели арбалеты. Маленькие, очень удобные для ремесла хозяев, требующие крепкой спины и сильных рук. Все пять были отрегулированы и находились в хорошем состоянии. Один был полностью сделан из стали и инкрустирован серебром и слоновой костью. Сила натяжения тетивы у них оказалась в два раза больше, чем у лука Фроже.

– Если ты вырос не на конюшне, то где? – спросил Матиас мальчика.

– Здесь, в Вилле. Во Дворах.

Тот, кто взял Грегуара из колыбели в соборе Нотр-Дам, сделал это не из сострадания, а для того, чтобы использовать его как подручного в банде грабителей. До определенного возраста его уродливая внешность позволяла заработать гораздо больше, чем другим попрошайкам. Когда мальчик подрос, его использовали как приманку, научили срезать кошельки и выхватывать сумки. Он жевал мыло, имитируя припадки, и выслеживал богатых людей, выбирая жертв для грабежа. Грегуар видел, как его товарищей обезглавливали и вешали на Гревской площади. Однажды он заметил, что воры собираются украсть лошадь и телегу с добром, и предупредил хозяина, который впоследствии обнаружил, что его помощник в сговоре с преступниками. В порыве благодарности – вовсе ему не свойственной – этот человек предложил Грегуару работу. Это был конюший Энгель.

– Значит, ты преуспевал, – сказал Тангейзер, – пока не появился я.

– С новым помощником Энгелю придется больше работать самому. Он возьмет меня обратно, – уверенно заявил мальчик.

– Сомневаюсь.

В церковь вбежал Люцифер. Пес тяжело дышал, и вид у него был такой, словно, несмотря на свое состояние, он нашел самку своего вида, которая проявила к нему благосклонность. Дворняга исследовала мертвые тела и выбрала два из них, чтобы пометить.

– Если собираешься взять пса домой, следует научить его приличным манерам, – заметил госпитальер.

– У меня нет дома, – покачал головой Грегуар. Это была не жалость к самому себе, а констатация факта.

– Я имел в виду мой дом, на юге. Поедешь туда со мной?

Мальчик уставился на рыцаря во все глаза. Потом он моргнул, словно отгоняя видение.

– Да, сударь, – пробормотал он, похоже не веря в то, что услышал.

– Я не собираюсь умирать в Париже, – заверил его Матиас. – А паж мне не помешает.

– Паж?

– Это более благородный вариант лакея, да и жалованье у него побольше.

Эти подробности сделали перспективу более осязаемой. Грегуар просиял.

– Вы уже видели свою жену? – спросил он, словно ему не терпелось отправиться в путь.

– Это следующая моя обязанность, которую я долго откладывал.

– Я вам сочувствую.

– Отнеси торбу и оружие на кухню. И найди какую-нибудь еду.

Грегуар сунул руку под рубашку, вытащил сверток мятой ткани, пропитанной потом и водой, и протянул своему господину. Только увидев мокрую ленту, которой был перевязан сверток, тот сообразил, что это крестильная сорочка.

Перекрестившись, он приблизился к гробу.

Покойная лежала головой к алтарю. Иоаннит замер.

Тело было незнакомым ему. Рост, формы, телосложение – всё было другим.

Тангейзер ринулся вперед. Труп был завернут в белую простыню, край которой закрывал лицо. Рыцарь откинул ткань. Перед ним было женское лицо – восковое, серое, обезличенное смертью.

Но это была не Карла.

Матиас уронил сорочку на пол.

Он приготовился к боли, но никак не к полной растерянности. Конечно, он испытал облегчение от того, что мертвое тело не принадлежало его жене, но это облегчение было абстрактным – мыслью, а не чувством. Бремя страдания почти раздавило госпитальера. Такого груза ему еще не приходилось нести. Ни что-то материальное – сталь, камень, – ни даже любовь не могли сравниться с этой тяжестью. Но Тангейзер выдержал. Страдание стало его неотъемлемой частью. Он превратился в человека, который носит страдание в себе, и оно не уничтожило его. Может, у него не было на него права? И страдание исчезло? Но разве может исчезнуть подобная тяжесть? Тем не менее она испарилась за одно мгновение, оставив после себя пустоту. Рыцарь ничего не чувствовал.