Он подумал о женщинах, которых сегодня сделал вдовами, о детях, которые уже никогда не увидят отцов, о горе, которое сеял без оглядки и жалости.

Пустоту в его душе заполнил страх, который уничтожила смерть Карлы. Матиас уже привык к ней, как и к тяжелому грузу страдания, причем привык быстрее, чем вдовы.

Он снова повернулся к гробу, в котором не было его супруги.

Где она?

Жива ли?

Страх рвался наружу, грозя уничтожить его окончательно, завершить то, что начало горе.

Если Карла жива, он может снова ее потерять. Хотя неизвестно, хватит ли у него сил оплакать ее во второй раз. Если не хватит, он недостоин жить.

Даже если Карлу не убили в особняке д’Обре, убежать она не могла. Свидетельством тому было тело Алтана Саваса. Только смерть могла заставить серба оставить свою госпожу. С этого мгновения грабители могли делать с ней все, что пожелают. И Тангейзер мог представить их желания. Оставить ее в живых они могли лишь ради развлечения. Кое-кому нравятся беременные женщины. Карла находилась у них в руках целый день – вместе с ребенком, которого она носила. Жива ли она или негодяи позабавились с ней, а потом убили? Матиас никогда не узнает, мог ли он спасти ее от того и другого.

Вот в чем причина его вины и его страхов. Вовсе не горе остановило его на лестнице дома д’Обре и уж точно не малодушие. Это было чувство вины, потому что он виновен: в том, что оказался плохим мужем, в эгоизме, тщеславии и невнимании, в том, что оставил ее одну, во всех неверных решениях, которые принимал в Париже, в том, что опоздал. Это был страх, потому что он многого боялся: отцовства и связанных с ним обязанностей, потери свободы, рождения еще одного мертвого ребенка.

Вот почему у него не хватило смелости подняться по лестнице и встретить обвинения, которые предъявили бы ему мертвое тело Карлы и собственная совесть. И своей трусостью он еще раз предал любимую женщину, бросил ее на поругание чудовищам, поддавшись праведному гневу и жалости к самому себе.

Раньше он не знал, что такое чувство вины и страх.

Теперь знает. И они останутся с ним навечно.

Хватит.

Хватит страха, вины и отвращения к самому себе!

Все это – и вечность тоже – может подождать до завтра.

Тангейзер посмотрел на распятие над алтарем. Он не сомневался, что душа его темна. Но о тьме он тоже ничего не знал. Иоаннит не стал молиться. Свет ему не нужен. Опускается ночь, и сквозь нее его проведет только тьма.

Рыцарь призвал на помощь холодную ярость. И она пришла.

Ла Фосс сидел на полу в коридоре, разглядывая свои раны. Тангейзер схватил его за голову, вцепившись пальцами в его лицо под скулами, рывком поднял на ноги и прижал к стене. Глаза священника закатились, как у заарканенной коровы. Он вскрикнул от боли в пережатых лицевых нервах.

– Где моя жена?

– Не знаю! Я пытался вам сказать, что в гробу…

– Она жива?

– Я не знаю!

Боль была так сильна, что извивающийся отец Филипп отважился схватить запястья Матиаса, за что получил удар коленом в пах, после чего рыцарь надавил на его лицо еще сильнее.

– Где моя жена? – повторил госпитальер.

– Думаете, я что-то скрываю? Думаете, я боюсь чего-то больше, чем вас? Я боюсь вас больше, чем Бога! И всем сердцем жалею, что не знаю, где искать вашу жену. Господи Иисусе, этого даже они не знают! Пожалуйста, не мучайте меня! Прошу вас…

Тангейзер отпустил его. Священник обмяк, но Матиас заставил его выпрямиться.

– Что значит «даже они не знают»? – спросил он.

– Я слышал слова Кристьена, которые вырвались у него при виде тела. Он вспыльчивый человек. Он пришел в ярость. Сказал, что это другая женщина, словно я не знал Симону лучше его.

– Что именно он сказал?

– Пожалуйста, позвольте мне объяснить! Я не могу дышать.

Иоаннит убрал ладонь с груди Ла Фосса.

– Я нанял людей забрать тело женщины из спальни, в точности как вы сказали. Они принесли Симону д’Обре. Клялись, что в доме больше нет тел. Это надежные, честные люди. Я все это объяснил Кристьену и Ле Телье, и тогда Кристьен сказал Марселю… сейчас вспомню… да, он сказал: «Заказ был недвусмысленным. Проклятое животное. Что он с ней сделал?»

– Как отреагировал Ле Телье?

– Взглядом заставил Пикара умолкнуть. После этого тот не произнес ни слова.

– Они оба думали, что Карла мертва.

– Вне всяких сомнений.

– Телье был встревожен, озадачен?

– Все это время он был спокоен, как дохлый карп.

– Что-нибудь еще говорилось о нападении или о том, кто исполнители? Имена?

– Нет, ни имен, ни чего-то еще. Я сказал Ле Телье, что вы должны вернуться – он меня заставил, – но я не знаю когда. Он приказал выполнять ваше поручение, несмотря на то что это не ваша жена. Остальное вы знаете.

– В окне висела еще одна женщина. Она до сих пор там.

– Это служанка Симоны. Кажется, ее звали Дениза.

Тангейзер задумался. Гнев Малыша Кристьена подтверждал, что именно он организовал нападение – или нанял бандитов. Массовая резня гугенотов сделала убийство символа политически бессмысленным. Поэтому Карла, если она жива, больше не представляет ни ценности, ни угрозы. У Ле Телье нет причин считать ее помехой или ненавидеть.

Главной проблемой Ле Телье стал Матиас. Однако Марсель хотел взять его живым. Зачем? Он также взял в заложники Орланду. Пока мальтийский рыцарь не схвачен или не убит, парню ничего не угрожает. Но все это не так важно. Где искать Карлу в этом огромном и безумном городе?

Животное. Малыш Кристьен знает того, кто напал на дом Симоны. Следовательно, знают и другие, хотя Тангейзеру еще не известны ни эти люди, ни как их найти. В Лувре, скорее всего, царит суматоха, а Кристьен – мелкая сошка. Вряд ли он там.

Иоаннит оттащил Ла Фосса на кухню.

– Как ты связываешься с Бонифацием?

Священник указал на территорию монастыря за окном.

– Брат Ансельм из Сент-Крус. Он доставляет записки.

– Святоши собираются в стаи, да?

Отец Филипп не стал защищать честь собрата. Однако монах мог беспрепятственно перебраться на другой берег. Матиас окликнул Грегуара и послал его за Ансельмом.

– Где твои лучшие перчатки? – спросил он после этого священника

– Перчатки? – удивился тот.

Тангейзер присыпал раны священника мукой, посоветовав радоваться, что это не соль. Потом он помог ему натянуть на пальцы шелковые перчатки, которые священник надевал во время службы, позволил выпить стакан вина и усадил за стол с бумагой, пером и чернилами.