при Королевском обществе для снабжения русских ученых книгами и начал в этих целях сбор пожертвований. О подобной деятельности Уэллса, очевидно, знал Ленин. Во всяком случае, в письме Горькому от 6 декабря 1921 года он просит Горького написать Уэллсу, чтобы тот взялся помогать сбору средств в помощь голодающим Поволжья.

Но главная польза от поездки и книги Уэллса была, конечно, в том, какое воздействие на общественное мнение Запада они оказали.

В доме для гостей правительства на Софийской набережной, где остановился Уэллс, жила в это время его лондонская знакомая, скульптор Клер Шеридан, вдова погибшего на фронте прямого потомка Ричарда Бринсли Шеридана и двоюродная сестра Черчилля. В политических взглядах она со своим родственником решительно расходилась и в Москву приехала лепить бюсты Ленина, Троцкого и Дзержинского. Потом она опубликовала свои московские дневники. 4 октября она сделала запись о встрече с Уэллсом. «Он со своим быстрым умом сумел за считанные дни понять и увидеть так много, что другому понадобилось бы на это столько же месяцев, сколько ему дней». Книга Уэллса производила впечатление большой достоверности, она заставляла людей ей верить. «Я кончил свою книжку о России. Я сделал все возможное, чтобы заставить наше общество понять, что Советское правительство — это правительство человеческое, а не какое-то исчадие ада, и, мне кажется, я много сделал, чтобы подготовить почву для культурных отношений между двумя половинами Европы», — писал Уэллс Горькому 21 декабря 1920 года.

Это значение книги Уэллса было сразу же понято.

Как известно, В. И. Ленин тщательно проштудировал «Россию во мгле», сделав на ней множество пометок. В. И. Ленин отметил антимарксистские заявления Уэллса, но наибольший интерес проявил к тем его высказываниям, которые противостояли белогвардейской пропаганде. Выделил В. И. Ленин и те места, где Уэллс касается вопросов конкретной политики.

«Мы, коммунисты, можем быть довольны результатами поездки Уэллса в Советскую Россию. Советская Россия, несмотря на всю разруху, завоевала Уэллса. Это совсем недурной результат», — писал в апреле 1921 года А. Воронский в статье «Г. Д. Уэллс о Советской России».

И все же Уэллс в Петрограде 1920 года был эмоционально чужой. Это чувствовали все, кто с ним сталкивался. «Каким сытым он нам показался, каким щегольски одетым и, увы, каким буржуем!» — рассказывала в 1946 году в «Стейтсмен энд нейшн» Дженни Хорстин, которая в 1920 году петроградской девочкой Женей Лунц видела Уэллса во время посещения им тенишевской гимназии. «Я выругал этого Уэллса с наслаждением в Доме искусств, — вспоминал В. Шкловский. — Алексей Максимович радостно сказал переводчице: „Вы это ему хорошо переведите“». Ольга Берггольц, никогда не встречавшаяся с Уэллсом и только помнившая Петроград 1920 года, написала в своей автобиографической повести «Дневные звезды» страницы, полные возмущения тем Уэллсом, который «видел таких же женщин, мужчин и детей, как мы, он видел нас. Но мы жили, а он смотрел. Смотрел, как на сцену, из окна отдельного купе в хорошем вагоне, где ехал со своим сыном, со своим английским кофейным прибором, пледом и консервами, привезенными из Англии». Он казался слишком благополучным на фоне всеобщей нищеты, слишком рассудительным в одних случаях, слишком придирчивым в других. Он был внутренне неприемлем для людей, привыкших к тяготам тех лет и видевших в них свою дань будущему. Мало сказать, что Уэллс не умел слушать музыку революции — он просто не слышал ее. Ленин тоже не мог этого не понять. Троцкий вспоминал, что, встретив Ленина перед заседанием Политбюро, куда тот пошел сразу после встречи с Уэллсом, услышал от него: „Какой мещанин, какой филистер!“» Это очень похоже на правду.

Эту своеобразную «несовместимость» Уэллса с революционной Россией чувствовали не только те, кто считал революцию своим делом. Та же Клер Шеридан была удивлена тоном, каким Уэллс говорил с нею об условиях жизни в Петрограде. Он непрерывно по этому поводу шутил. «Легко смеяться над чужой бедой», — заметила она по этому поводу. И еще ее неприятно поразило, что Уэллс столько говорил о мелких неудобствах, выпавших на его долю. Он мечтал поскорее вернуться домой.

Судьба Клер Шеридан сложилась несчастливо. Она опубликовала книгу своих воспоминаний («Дневники миссис Шеридан») — книгу, по словам Уэллса, «занимательную и искреннюю» — и в результате оказалась исключенной из «общества». «Моя жизнь была перевернута, друзья потеряны, родственники стали чужими — и все лишь потому, что я верила в Россию», — писала она в своей следующей книге «Голая правда». Лондон, говорила она в той же книге, «за одну неделю больше сделал меня большевичкой, чем когда-либо могла сделать Москва». Ее дела и дальше не задались. Она уехала в Америку, и ее лекции о Советской России сначала слушали с интересом, но потом началась травля. Чарли Чаплину она при встрече сказала, что, несмотря ни на что, по-прежнему увлечена «своими милыми большевиками…»

С Уэллсом ничего подобного случиться не могло. И потому, что он тверже стоял на ногах. И потому, что он принадлежал к другому кругу. И потому, наконец, что период его наибольшего политического радикализма ушел уже в прошлое. В той мере, в какой писатели поддаются политической классификации, Уэллс был в ту пору типичнейшим правым социал-демократом. Правда, из самых порядочных.

5

В это же время и позже

В середине сентября 1913 года Уэллс прочитал в еженедельнике «Фри вумен» («Свободная женщина») разгромную рецензию на свой роман «Женитьба» и, вопреки своему обычаю, нисколько на нее не обиделся. Даже отчасти обрадовался. Рецензия была подписана псевдонимом «Ребекка Уэст», а статьи под этой фамилией он не раз уже встречал, и они очень нравились ему остротой и смелостью мысли. Журнал был феминистский, но Ребекка Уэст относилась к суфражисткам примерно так же, как и он. Она понимала, что эмансипация женщин отнюдь не сводится к предоставлению им избирательных прав. Да и сам по себе ее псевдоним не мог ему не понравиться — так ведь звали самую, наверно, человечески привлекательную из «женщин с прошлым», изображенных в литературе и драматургии, — героиню ибсеновского «Росмерсхольма». Теперь, когда сошедшая с подмостков Ребекка Уэст принялась за него, появился повод с ней познакомиться. Уэллс написал ей и пригласил ее в гости. В назначенный день и час, 27 сентября 1913 года, перед Уэллсом и Джейн предстала именовавшая себя Ребеккой Уэст Сесили Фэрфилд, сразу и во всем их поразившая. Как выяснилось, ей было всего двадцать лет, но она казалась сразу и очень юной, и совершенно взрослой. Хороша собой она была необычайно, умна, открыта, весела, остроумна, не по возрасту начитанна и, судя по