— Всего наилучшего, Лютер, — промолвил он любезно.

— Всего лучшего, капитан, сэр.

Когда Лютер вернулся в дом на Сент-Ботольф, тот был пуст. На кухонном столе его ждала записка:

Лютер, мы ушли совершать благие (как мы надеемся) дела. А это пришло тебе. Тарелка в ле́днике.

Исайя

Под запиской лежал длинный желтый конверт, на котором было выведено его имя. Помня содержание предыдущего письма, он помедлил. Потом сказал: «А, на хрен», ощутив себя виноватым оттого, что ругается у Иветты на кухне.

Осторожно открыл, вынул два кусочка картона, сложенные вместе и связанные веревочкой. Под веревочку была засунута записка, Лютер ее прочел, и руки у него задрожали; он положил ее на стол и начал развязывать узелок, чтобы снять верхнюю картонку и посмотреть, что под ней.

Он долго сидел не шевелясь. Даже один раз заплакал, хотя никогда, за всю жизнь, у него не случалось такой вот радости.

Очутившись возле Сколли-сквер, он прошел по переулку вдоль дома, где жила Нора, и проскользнул в зеленую дверцу. Быстро прошагал к ее двери, постучался и услыхал звук, который меньше всего ожидал услышать: хихиканье. Потом чье-то перешептыванье. Постучал снова.

— Кто там?

— Лютер. — Он прокашлялся.

Дверь открылась, на пороге возник Дэнни — спутанные темные волосы падают на лоб, одна подтяжка расстегнута, как и три верхние пуговицы на рубашке. А позади него стоит Нора, и щеки у нее горят.

Дэнни ухмылялся до ушей, и Лютеру не пришлось гадать, чему он помешал.

— Пойду-ка я, — сказал он.

— Что? Нет-нет. — Дэнни обернулся, чтобы убедиться, что Нора одета, и распахнул дверь: — Давай заходи.

Лютер вошел в эту комнатушку и вдруг почувствовал себя глупо. Он не смог бы объяснить, что он тут делает, отчего это он кинулся через весь город сюда с большим конвертом под мышкой.

Нора подошла к нему, ноги у нее были голые, а на лице румянец — не только от прерванной возни, но и какой-то более глубинный — румянец любви.

— Спасибо, — произнесла она, беря его за руку, и потом прижалась к его щеке своей. — Спасибо, что ты его спас. И меня.

И тут Лютер почувствовал, будто он дома, — в первый раз с тех пор, как из дома уехал.

— Выпьешь? — спросил Дэнни.

— А то, — ответил Лютер.

Дэнни подошел к крошечному столику, где Лютер не далее как вчера оставлял фрукты. Теперь там стояла бутылка и четыре дешевенькие рюмки.

— Мы полюбили друг друга, — сообщил Дэнни и поднял рюмку.

— Да? — Лютер фыркнул. — Наконец сообразили, а?

— Мы и раньше друг друга любили, — сказала Нора, обращаясь к Дэнни. — Просто наконец это признали.

— Ну, — отозвался Лютер, — это ж расчудесно, нет?

Нора засмеялась, а улыбка Дэнни сделалась еще шире. Они подняли рюмки и выпили.

— Что это у тебя там под мышкой? — поинтересовался Дэнни.

— А-а, да. — Лютер поставил рюмку и открыл конверт; руки у него снова затряслись. Держа картонку обеими руками, он протянул ее Норе. — И с чего я сюда пришел, не знаю. — Он пожал плечами.

Нора протянула руку, сжала ему локоть:

— Все в порядке.

— Я просто решил, что мне важно кому-то показать. Вам показать.

Дэнни поставил рюмку, подошел к Норе, встал рядом. Она подняла верхнюю картонку, и глаза у нее расширились. Она взяла Дэнни под руку и прижалась к его руке щекой.

— Да он красавец, — негромко произнес Дэнни.

Лютер кивнул.

— Вот он, мой сын, — сказал он, и к лицу его прилила жаркая кровь. — Мой мальчик.

Стив Койл был пьян, но умыт и свежевыбрит, когда в качестве официально зарегистрированного мирового судьи 3 июня 1919 года совершил обряд бракосочетания между Дэнни Коглином и Норой О’Ши.

А накануне вечером в Вашингтоне, возле дома генерального прокурора Палмера взорвалась бомба. Это, по-видимому, стало неожиданностью даже для самого бомбиста, несколько шагов не дошедшего до парадной двери Палмера. Хотя голову его в конце концов сняли с крыши, руки и ноги так и не удалось обнаружить. Попытки опознать злоумышленника по голове не увенчались успехом. Взрыв разрушил фасад дома. Он полностью уничтожил большую и малую гостиные, вестибюль и столовую. Сам Палмер находился в тот момент в задней части дома, на кухне, и его извлек из-под обломков (как ни странно, совершенно непострадавшим) Франклин Рузвельт, замминистра Военно-морского флота, живший напротив.

Хотя обугленной головы бомбиста и оказалось недостаточно для его опознания, очевидно было, что это анархист: его листовки разлетелись по округе. Послание было, в сущности, идентично тем, которые за несколько недель до этого расклеили по бостонским фонарным столбам:

ВЫ НЕ ОСТАВИЛИ НАМ ВЫБОРА.

БУДЕТ КРОВОПРОЛИТИЕ.

ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕВОЛЮЦИЯ!

ДОЛОЙ ТИРАНИЮ!

БОРЦЫ-АНАРХИСТЫ

Генеральный прокурор Палмер, которого «Вашингтон пост» назвала «потрясенным, но не устрашенным», обещал удвоить усилия и всемерно крепить решимость. Он предупредил, что все красные, находящиеся на земле США, должны иметь в виду, что отныне они пребывают под особо строгим наблюдением. «Грядет лето суровости, — сулил Палмер, — но не для нашей страны, а лишь для ее врагов».

Дэнни с Норой устроили свадьбу на крыше дома, где жил Дэнни. Пришедшие на нее полисмены все были из низших чинов, большинство — активные члены БК. Одни явились с женами, другие — с подружками. Дэнни представлял всем Лютера как «человека, который спас мне жизнь». Кажется, большинству это знакомство пришлось вполне по душе, хотя Лютер-то приметил, что кое-кто из них, похоже, не решался оставлять без присмотра свой бумажник или свою женщину, пока он, Лютер, околачивается поблизости.

Но время они провели славно, чего уж там. Один из жильцов, молодой итальянец, пиликал на скрипке; позже к нему присоединился коп, наяривавший на аккордеоне. Разливанное море вина, виски да еще ведра с бутылками пиквикского эля во льду. Белые танцевали, смеялись, произносили тосты, дошли даже до того, что пили за небо над головами и землю внизу.

Около полуночи Дэнни отыскал его. Лютер сидел у парапета, и Дэнни подсел к нему, пьяный, улыбающийся:

— Невеста дуется, что ты не пригласил ее на танец.

Лютер рассмеялся.

— Что такое? — спросил Дэнни.

— Черный пляшет с белой женщиной на крыше. Та еще картинка.

— Никакой картинки. — У Дэнни уже слегка заплетался язык. — Нора меня сама попросила. Хочешь огорчить невесту в день свадьбы — валяй.