В декабре 1823 года на пути к Ново-Архангельску Завалишин познакомился с Калифорнией и Форт-Россом и проникся идеей целесообразности — в интересах Русской Америки — провозглашения независимости Калифорнии от Мексики с последующим присоединением её к России. Инструментом захвата власти должен был стать «Орден восстановления». Завалишин беседовал об этом с рядом местных деятелей и определённое понимание нашёл. Если учесть, что переселение американцев в долину калифорнийской реки Сакраменто началось по так называемой «калифорнийской тропе» из Миссури с 1841 года, то ясно, что идеи Завалишин высказывал отнюдь не авантюрные. В реальном масштабе времени они были, напротив, своевременными и реалистичными — впоследствии по этой же схеме Калифорнию присоединят к себе Соединённые Штаты. С интересом отнёсся к идее «Ордена восстановления» настоятель миссии Св. Франциска Хосе Альтимира. В благожелательном интересе калифорнийцев к России было, конечно, немало конъюнктурного, но, как известно, нет ничего более долговечного, чем временные постройки. Так что виды России на Калифорнию в те годы были достаточно благоприятными, что моряк Завалишин и уловил.

После Русской Америки, Ситхи, Ново-Архангельска, Форт-Росса у молодого эрудита возникают и другие — более практические и толковые мысли. Они обогащаются ещё и сибирскими впечатлениями. В поездке по Сибири лейтенант Завалишин знакомится со всеми значительными фигурами тогдашней Сибири, с промышленниками, и по приезде в столицу 3 ноября 1824 года представляет Александру записки о присоединении Калифорнии, о занятии Амура и развитии флота.

К слову, Завалишин — как генератор государственных и геополитических идей — был в декабристской среде вполне типичным. Тот же барон Штейнгель сибирско-дальневосточную ситуацию знал прекрасно уже в силу того, что немало в тех краях послужил, с 1802 по 1806 год командовал в Охотском море транспортом «Святой Иоанн Богослов», сделал две навигации. Ещё в 1812 году — задолго до Невельского, Владимир Иванович Штейнгель, как он позднее вспоминал, «имел возможность сообщить адмиралу Мордвинову свою мысль о возможности разведать Амур, не подав повода китайцам к подозрению и неудовольствиям». Мордвинов признал эту мысль «удобоисполнимою», хотя претворилась она в дело лишь через тридцать с лишком лет Невельским.

Предложения Завалишина по крайней молодости автора были далеко не во всём продуманы, но была в них хорошая хватка молодого Бонапарта: мол, надо ввязаться в бой, а там — видно будет… Некоторый же избыток избранности в характере энтузиаста мог сослужить русскому делу лишь полезную службу, потому что в далёкой Русской, а особенно — в не русской, Америке быть нахалом оказывалось делом чаще всего выигрышным. Конечно, если кроме нахальства имелось ещё и трудолюбие, а трудолюбия у Завалишина, к счастью, хватало.

Завалишин считал, что Росс надо с юга подпереть зоной Сан-Франциско, поднявшись от Росса выше к северу. Он писал: «Превосходный порт залива Сан-Франциско, благоприятный климат и богатая почва представляют главную цену Калифорнии». При этом он отмечал слабость колонии Росс и критиковал нерешительность РАК, что поощряло притязания как испанцев, так и янки. В записке говорилось:

«Развитие нашей колонии (Росс. — С.К.) и вследствие того безопасность от покушений американцев… возможны лишь в том случае, когда, с одной стороны, мы расширили бы колонию к северу до границы Соединённых Штатов (т. е. как можно ближе к устью Колумбии с Асторией. — С.К.), и к востоку (т. е. вглубь от побережья. — С.К.) до какой-нибудь естественной границы, например до реки Сакраменто или Сиерра-Невады, а с другой стороны, примкнули бы к заливу Святого Франциска с юга».

Это был не просто смелый план, это был точный и реалистический план, но план наступательный, требующий людей, средств и широты действий. В принципе Россия всё это зоне Росса дать могла.

Записки молодого моряка изучал специальный комитет под председательством графа Алексея Андреевича Аракчеева, куда вошли адмиралы Шишков и Мордвинов, а также Нессельроде.

Адмирала Шишкова, министра народного просвещения и главноуправляющего ведомством иностранных исповеданий, привлекли, очевидно, в связи с запиской об «Ордене восстановления», и по проекту ордена Шишков 3 декабря 1824 года сообщил автору идеи, что император находит её «увлекательной, но неудобоисполнимой». И ещё сложнее было с идеями развития Русской Америки…

Как мы знаем, здесь дела с началом 1820-х годов обстояли уже невесело. Мордвинов Завалишина поддержал, сознавая важность закрепления России в Калифорнии, а Нессельроде не менее решительно возражал.

О позиции Аракчеева источники умалчивают, но само молчание историков позволяет предполагать, что жёсткого «нет» он не сказал. Граф Аракчеев был человеком достаточно широкого ума, и хотя у историков он имеет репутацию гонителя флота, русские моряки как-никак дважды нанесли его имя на морские карты мира. В 1817 году Коцебу открыл атолл Аракчеева, а Беллинсгаузен в 1820 году — остров Аракчеева. А ведь русские океанские моряки лебезить не умели, да и граф любил не лесть, а точность исполнения приказа. Но даже если Аракчеев был на стороне лейтенанта, это не изменило бы ничего… На записке Завалишина от 3 ноября 1824 года лежала чёрная тень Конвенции от 5 апреля 1824 года, а скоро эту записку окончательно перечеркнёт англо-русская Конвенция февраля 1825 года.

Завалишин разочарован, но остаётся ещё непосредственно хозяин Форт-Росса — РАК. Директора Компании знакомятся с мыслями Завалишина и заинтересовываются ими — у них ведь и самих были соображения на сей счёт. Начинают разрабатываться некие совместные планы.

Одновременно в конце 1824 года, если верить некоторым источникам, Рылеев привлёк Завалишина в Северное общество, хотя здесь достоверности нет. Позднейшие «Воспоминания» самого Завалишина проясняют далеко не всё, в них лишь подтверждается факт широких контактов молодого лейтенанта и Рылеева, а также общая осведомлённость первого о планах тайного общества, одним из руководителей которого был второй. К тому же 14 декабря 1825 года Завалишина в Петербурге не было. Однако 30 декабря он был арестован в Симбирске, доставлен в столицу, допрошен и 18 января 1826 года освобождён. А 2 марта арестован вновь.

Сам по себе арест по «делу 14 декабря» ещё не был гражданской смертью, что доказывает пример известного всем нам Александра Сергеевича Грибоедова… Он был арестован 21 января 1826 года в Грозном, привезён фельдъегерем в столицу на главную гауптвахту 11 февраля и освобождён лишь 2 июня 1826 года, но — как! По высочайшему повелению Грибоедова освободили с оправдательным аттестатом, с производством в следующий чин и выдачей не в зачёт годового жалованья!

Не всегда, видно, от ума — горе.

Но вообще-то любой арест вызывал у окружающих, конечно, панику. Много позднее в своих мемуарах Дмитрий Иринархович вспоминал: «Директор (РАК. — С.К.) Прокофьев со страху после 14 декабря сжёг все бумаги, где только упоминалось моё имя, а не только те, которые шли лично от меня». Однако настырный Завалишин успел 24 января (5 февраля) 1826 года направить письмо уже Николаю, где были и такие строчки: