деле особого смущения или унижения не испытала. Но она ведь не кто-нибудь, она на драконе летала – это дает ей право возражать и надевать на себя ошейник. Надеть его ей хотелось, собственно, потому, что хуже всех на той веранде она понимала рабыню. Вправду ли та ничего не знает про астролябию или знает всё как есть, не хуже чем Брука? Прин мерещилось, что в железном кольце заключены тайны, которых, не испытывая ужаса – ну, разве что толику страха, – может коснуться лишь человек незаурядный вроде ее самой или Освободителя. Кто бы еще отважился? Уж верно не граф: он хоть и летал на драконе, но его так опекали, что это как бы не в счет.

Или все же считается?

Вот и рабочий барак, дощатая дверь, стропила, с которых сыплются тараканы. Раньше здесь, наверно, жили рабы? Прин нашла свое место – свежую солому и одеяло – в женском конце между двумя варварками; восьмилетний сынишка одной из них был, как видно, нездоров и немилосердно храпел. Кое о чем старый Роркар все же проговорился: доверять графу не следует. Она поправила астролябию, нащупала нож и монеты под стираным колхарским платьем, заменявшим подушку. Но в чем ему, собственно, нельзя доверять? Он интересуется ее астролябией. Она представила, как снимает диск с шеи и швыряет ему – или великодушно дарит. Столь же надменный жест, как надеть на себя ошейник – и столь же, скорей всего, бесполезный. На этой мысли Прин уснула.

11. О семьях, грамматологии, новых моделях и новых тайнах

Зарождение политической власти, связанной, видимо, с последней революционной технологией (чугунным литьем) на пороге периода, не знавшего особых потрясений до появления индустрии, знаменует также начало распада родственных уз. Смена поколений перестает быть чисто цикличным процессом и начинает ориентироваться на события, на смену власти. Необратимое время становится отныне временем правящих; первый его признак – это династии, а оружие его – письменность. Письменный язык обретает полную независимую реальность как посредник между сознаниями разных людей. Но независимость эта идентична независимости власти, при посредстве которой формируется общество. Вместе с письменностью появляется сознание, уже не циркулирующее напрямую между людьми: обезличенная память, память управления обществом.

«Слова на бумаге – мысли государства, архивы – его память». (Новалис) Ги Дебор. Общество спектакля

После перерыва на обед в малой холодильной пещере слышались громкие звуки. Скрипели цепи, грохотали пустые бочки, но работа там не сказать чтоб кипела.

Прин заметила это очень скоро, в свой третий рабочий день. Шла мимо полуоткрытых ворот из главной пещеры в малую и разглядела, что там происходит. Один рабочий очень долго опускал на талях бочку, взятую из кипы других, другой катал ее шестом по полу, еще десяток просто стояли и смотрели на это.

Затем более совестливые труженики, в основном женщины, взяли длинные черпаки и принялись наполнять бочку пенными помоями из канав на полу. Очередную бочку между тем то опускали, то возвращали назад. Полную бочку выкатили в большую пещеру и поставили к другим, наполненным там. Оттуда бочки вывозили к дубраве, и местные крестьяне их забирали на удобрение.

В главной пещере от работы не увиливали: туда заезжали мулы с повозками, пену черпали бодро, бочки катали и ставили одна на другую. Но каждый, проходящий мимо ворот в малую, полагал, что там, судя по шуму, трудятся вдвое усерднее.

На четвертый день Ирник поручил Прин считать, сколько бочек поступает из малой пещеры и сколько из главной: поставленные снаружи, они становились неотличимыми.

И Прин начала вести счет.

Главная пещера ежедневно поставляла сорок-пятьдесят бочек желтовато-зеленой жижи.

Прин полагала, что малая, судя по числу бродильных канав, с легкостью могла бы наполнить двенадцать-тринадцать, но в тот день наполнила три.

Понаблюдав за тем, что там делается, Прин отправилась в контору, где Ирник повесил на стену вощеную доску для заметок. Под ней, в морской раковине, лежали заостренные палочки для письма, а масляная лампа служила для оплавления воска и удаления старых записей. Взяв стило, Прин уставилась на доску и произнесла вслух:

– Но ведь я не шпионка!

Главная пещера в тот день наполнила удобрениями сорок семь бочек.

Прин нашла свободное место и нацарапала:

«Главная пещера – сорок семь бочек, малая – девять».

Шевеля губами, она перечитала написанное и проиграла всё в голове, как разговор в доме Роркара. Кто она такая, чтобы настаивать на правде, если та расходится с ожиданиями? В последующие дни она, может быть, начнет давать более достоверные сведения, а пока и эти сойдут. Писать что-то для других значит либо шпионить, либо сочинять сказки.

Ирник и она почти полностью заполнили доску, а внизу накарябал свои каракули Тетти. Столько-то бушелей ячменя, столько-то бочек пива; столько-то работников на полях; имена рабочих и количество бочек; имена покупателей и количество заказанного; столько-то мотков веревки, мешков моркови, посуды для таверны, крючков для сбора плодов. Долгосрочные сведения Прин переписывала на глиняные таблички; в ее обязанности входило также их формовка, сушка и складывание в стопку. Ей часто вспоминалась хар-Бирюза, но у нее самой должность была двойная: помощница Ирника и учительница Тетти. Сквозь оплавленный и разглаженный большим пальцем воск часто проступали старые знаки – там можно было разобрать записи за целый год. Доска и ее призраки ждали свежих новостей.

Еще три дня Прин следила за происходящим в малой пещере, еще три дня писала неверные цифры.

Но сегодня, стоя в кучке других бездельников, она заметила еще кое-что – вернее, осмыслила то, что замечала и раньше. Почти все рабочие в малой пещере были старые, а пятеро явно больные – госпожа Кейн их наверняка отправила бы домой. Некоторые, как и сама Прин, были новенькие, неопытные. Из-за шума никто здесь не смеялся и не шутил, все просто стояли и смотрели. Прин уже начинала их узнавать – старика, старуху, паренька с заячьей губой. И догадывалась, почему они – не сговариваясь, похоже – отлынивают от работы в этот послеобеденный час. Может, она знала это с первого дня, потому и меняла цифры? Нет… она просто боялась записать слишком низкий итог.

Главная пещера наполнила пятьдесят одну бочку, малая две.

Пока она, стоя перед доской, думала, во что бы преобразовать эту двойку – в шестерку, семерку или восьмерку, – Тетти крикнул в дверь, пробегая мимо:

– Граф карету прислал!

Прин, нацарапав на доске «пятьдесят одна» и «две», выскочила наружу.

Может, это запряженный шестеркой фургон, как те, что она