– Старший сын его сиятельства, Джента, – представила Тритти.

Поверх бороды сверкала точно такая же улыбка, как у графа и Тритти – но на молодом лице она держалась тверже, не блуждая туда-сюда, как у старшей пары. Он пожал руку Прин двумя своими – столь же жесткими, как у енохского столяра, рябого контрабандиста или Ирника, разве что немного почище. Его широкие жесты делали просторную комнату тесной, хотя он, как с удивлением заметила Прин, ростом не превышал отца и родного брата; самым высоким здесь определенно был Ардра.

– Что ж ты Фейатт не привез? – спросила Тритти. – Ты же знаешь, как нам не терпится увидеть ее.

– Ты же знаешь, она боится отца. Думает, что он превратит ее в полевую мышку.

– Она и так ни дать ни взять полевая мышь, – вставил Ардра.

– Непременно скажи ей, что мы хотим ее видеть! Джента и его подруга, – пояснила Тритти, обращаясь к Прин, – живут очень скромно – таково их желание. Сами построили себе домик, сами землю возделывают. Мы с графом были у них в гостях. Они едят только то, что сами выращивают, носят только звериные шкуры или то, что соткали собственными руками – Джента отменный ткач. Пожив немного с ними, становишься благочестивее – ты ведь так сказал, дорогой?

– Именно так, – улыбнулся граф.

Прин показалось, что он пристально смотрит на ее астролябию.

– Хороши хозяева, – продолжала Тритти, – рассказываем Прин о наших делах и не просим рассказать о себе! – (На самом деле Тритти оговорилась и сказала «о нас»; этого никто не заметил, и записывать это, конечно, не стоило, но Прин это доставило пару неловких минут.)

– О чем же я могу рассказать, – сказала она, – у вас всё куда интереснее. – Все, кроме Ардры, улыбнулись – в знак согласия, видимо. – Про себя я и так знаю, лучше вас поспрашиваю. Ваша матушка говорит, что вы хорошо умеете ткать, – обратилась она к Дженте, – и я хотела спросить, пользуетесь ли вы прядильным камнем, который изобрела моя бабушка – давно уже, лет за тридцать до моего рождения; с ним прясть быстрее. И одеты вы в кожу и меха, а не в ткань!

– Ткачество, – сказал, смеясь, граф, – одно из тех ремесел, о которых забывают и вспоминают опять. Когда я был твоих лет и все вокруг носили меха, волокна или выделанную кожу, один человек толковал о ткацком станке – он, мол, давно уже о нем думает, просто не встретил никого, кто помог бы ему воплотить в жизнь этот замысел. Ты, может быть, о нем слышала: он был здешний, южанин по имени Белхэм. Подлинный гений, кучу всего навыдумывал.

– «Сунул Белхэм ключ в замок, но открыть его не мог», – продекламировал Иниге. – Этот стишок ты наверняка знаешь.

– Он и фонтаны придумал, – сказала Лавик.

– И коридоры, – добавила Тритти. – И пресс для чеканки монет, по-моему.

– Я знаю, – сказала Прин. – Он дружил с моей бабушкой.

Это заставило всех умолкнуть.

– Твоя бабушка знала Белхэма? – ласково переспросил Иниге – не такой уж он, выходит, колючий.

– Да. Она говорила, что он был южанин… – Прин чуть не сказала «варвар», но это показалось ей не совсем уместным. – В то время он уже сильно пил и был наполовину безумен, но по-прежнему что-то придумывал. Тот же ткацкий станок – это бабушка помогла ему с ним. А сама она додумалась превращать волокна в пряжу до того, как их ткать.

– Я думала, что прясть начали раньше, чем ткать, – заметила Тритти, – но, с другой стороны, зачем нужны нитки, если нет материи, которую нужно починить или соткать заново?

– У нас прядет Фейатт, – признался Джента, – но я не помню, кто из крестьянок ее этому научил.

– Думаю, кто-то из знакомых знакомых той женщины знал мою бабушку. – Как приятно говорить это незнакомым людям, не могущим ничего оспорить; это вам не соседи, насмехавшиеся над бабушкой, сколько Прин себя помнила. Восторг, да и только. – Она рассказывала, какой Белхэм был умница – он жил в нашей хижине, в Элламоне, и бабушку тоже высоко ставил. Они говорили без конца – о местах, где он был, о вещах, которые сделал. Белхэм сказал, что бабушка одна из немногих, кто способен вникнуть в смысл его слов. – Общее молчание, поначалу казавшееся Прин одобрительным, начинало беспокоить ее, и она сказала, приподняв с груди астролябию: – Еще я хотела спросить, не знаете ли вы что-то вот об этом. Может, эти знаки – письмена, которые вы сможете прочитать?

Тревожное молчание нарушил смех Ардры, а Иниге промолвил, взглянув на отца:

– Любопытный вопрос.

– Мы, собственно, хотели узнать, – сказал граф, – не можешь ли ты их прочесть.

– Почему «мы»? – осведомился Ардра. – Мне это все равно.

Прин подумала, не соврать ли, но ответила честно:

– Нет. Не могу.

– Тогда, боюсь, на твой вопрос ответить не так-то просто, – сказал граф. – Это явно не торговое письмо, которым владеешь ты. Письмо, как и ткачество, изобреталось много раз и для разных целей – ткать ведь можно как холст, так и шелк.

– Хочешь посмотреть? – спросил Иниге. – У отца много образчиков – думаю, он их охотно тебе покажет. Это одно из его увлечений.

– Местные зовут это колдовством, но ты, полагаю, достаточно разумна, чтобы не бояться разных видов письма.

– Да, я хотела бы посмотреть! – Прин пыталась представить себе, что значит «разные виды письма», переходя мысленно от того, которым пользовалась, к знакам на астролябии. Она могла бы сейчас написать «мои взгляды на письменность изменились» – хотя нет, не могла бы: она ведь не знала, как именно они изменились. – Если вы будете столь любезны…

– Сядем обедать, когда вы вернетесь – хорошо, дорогой? – сказала Тритти и трижды дернула за висящую у лестницы ленту.

– Да-да, конечно.

– Можно, мы тоже пойдем? – спросила Лавик.

– Разумеется.

– Сколько уж лет я там не был! – засмеялся Джента.

– Я останусь и помогу матушке, – сказал Иниге, удивив Прин – это ведь он предложил. Хорошо, что другие вызвались.

– Уйди с дороги, Ардра, – сказал граф. Мальчуган мигом вскочил со ступеньки и убежал, а все прочие во главе с Лавик стали подниматься по лестнице.

Оглянувшись, Прин увидела, что Тритти с помощью ленты вызвала на подмогу с полдюжины рабов в белых оборках поверх ошейников. Они тащили столы, стлали скатерти, расставляли посуду.

Где же они были раньше? Дом, правда, так велик, что может вместить и сто слуг. Прин вообразила, как они прячутся за дверьми, за портьерами, в соседних комнатах и записывают всё, что услышали. В этот миг граф,