– Тише, детка, я знаю.

– Знаешь? – Его признание останавливает мои слезы.

– Я это понял в итоге. Ей-богу, Ана, о чем ты только думала? – Тон его напряженный.

– Ты застиг меня врасплох, – бормочу я ему в воротник, – когда мы разговаривали в банке. Подумав, что я ухожу от тебя. Я думала, ты знаешь меня лучше. Я же столько раз говорила тебе, что никогда не уйду.

– Но после того, как я ужасно вел себя… – чуть слышно говорит он и стискивает обнимающие меня руки. – На короткое время я подумал, что потерял тебя.

– Нет, Кристиан. Никогда. Я просто не хотела, чтоб ты вмешался и подверг жизнь Миа опасности.

Он вздыхает, не знаю, от гнева ли, раздражения или обиды.

– А как ты понял? – быстро спрашиваю я, чтобы отвлечь его от этих мыслей.

Он заправляет волосы мне за ухо.

– Я только-только приземлился в Сиэтле, когда позвонили из банка. Последнее, что я слышал, это что ты заболела и едешь домой.

– Значит, ты был в Портленде, когда Сойер звонил тебе из машины?

– Мы как раз собирались взлетать. Я беспокоился о тебе, – мягко говорит он.

– Правда?

Он хмурится.

– Ну конечно. – Большим пальцем он гладит мою нижнюю губу. – Я всегда беспокоюсь о тебе, ты же знаешь.

Ох, Кристиан!

– Джек позвонил мне в офис, – бормочу я. – Он дал мне два часа, чтобы достать деньги. – Я пожимаю плечами. – Мне надо было уйти, а это казалось лучшим предлогом.

Рот Кристиана сжимается в твердую линию.

– И ты улизнула от Сойера. Он тоже страшно зол на тебя.

– Тоже?

– Как и я.

Я неуверенно касаюсь его лица, пробегая пальцами по колючей щетине. Он закрывает глаза, прижимается к моей руке.

– Не злись на меня. Пожалуйста, – шепчу я.

– Я ужасно зол на тебя. То, что ты сделала, – жутчайшая глупость, граничащая с безумием.

– Я же сказала, что не знала, как иначе поступить.

– Ты, похоже, совершенно не заботишься о собственной безопасности. А ведь ты теперь не одна, – сердито добавляет он.

Губа моя дрожит. Он думает о нашем маленьком Комочке.

Мы оба вздрагиваем, когда дверь открывается, и в палату входит молодая афроамериканка в белом халате поверх серой медицинской формы.

– Добрый вечер, миссис Грей. Я доктор Бартли.

Она начинает тщательно меня обследовать: светит мне в глаза фонариком, просит дотронуться до ее пальцев, потом до своего носа, закрыв вначале один глаз, потом второй, и проверяет все мои рефлексы. Но голос у нее приятный, а прикосновение нежное, и ей не откажешь в умелом подходе к больному. Сестра Нора присоединяется к ней, а Кристиан отходит в угол палаты, чтобы сделать несколько звонков, пока меня осматривают. Мне трудно сосредоточиться на докторе Бартли, сестре Норе и Кристиане одновременно, но я слышу, как он звонит своему отцу, моей маме и Кейт, чтобы сказать, что я очнулась. Наконец он оставляет сообщение Рэю.

Рэй. О черт… В памяти всплывает какое-то смутное воспоминание о его голосе. Он был здесь, да, когда я была без сознания.

Доктор Бартли ощупывает мои ребра, нажимая пальцами осторожно, но твердо.

Я морщусь.

– Сильный ушиб, но ни трещин, ни переломов. Вам очень повезло, миссис Грей.

Я угрюмо сдвигаю брови. Повезло? Я бы так не сказала. Кристиан тоже недовольно хмурится. Он говорит мне что-то одними губами, похожее на «сумасбродка», но я не уверена.

– Я выпишу вам болеутоляющее. Однако вам понадобится еще некоторое время. Хотя в целом все выглядит так, как и должно, миссис Грей. Советую вам поспать. В зависимости от того, как будете чувствовать себя утром, мы можем отпустить вас домой. Вас осмотрит моя коллега доктор Сингх.

– Спасибо.

Раздается стук в дверь, и входит Тейлор, неся черную картонную коробку с кремовой надписью «Фермон Олимпик» сбоку.

Ух ты!

– Еда? – удивляется доктор Бартли.

– Миссис Грей хочет есть, – говорит Кристиан. – Это куриный бульон.

Доктор Бартли улыбается.

– Это замечательно. Но только бульон. Ничего тяжелого. – Она многозначительно смотрит на нас, и они с сестрой Норой уходят.

Кристиан подкатывает к кровати столик на колесах, и Тейлор ставит на него коробку.

– Здравствуйте, миссис Грей.

– Привет, Тейлор. Спасибо.

– Всегда пожалуйста, мэм. – Мне кажется, он хочет еще что-то сказать, но удерживается.

Кристиан распаковывает коробку, достает термос, суповую тарелку, подставку, салфетки, ложку, маленькую корзинку с булочками, серебряные солонку и перечницу с дырочками… «Олимпик» расстарался вовсю.

– Это просто здорово, Тейлор. – В животе у меня урчит. Я умираю с голоду.

– Пока все? – спрашивает он.

– Да, спасибо, – отвечает Кристиан, отпуская его.

Тейлор кивает.

– Спасибо, Тейлор.

– Вам еще что-нибудь принести, миссис Грей?

Я бросаю взгляд на мужа.

– Только чистую рубашку для Кристиана.

Тейлор улыбается.

– Хорошо, мэм.

Кристиан озадаченно смотрит на свою рубашку.

– Сколько ты уже ходишь в ней? – спрашиваю я.

– С утра четверга. – Он криво улыбается мне.

Тейлор уходит.

– Тейлор тоже зол на тебя, – ворчливо добавляет Кристиан, откручивая крышку термоса, и выливает бульон в миску.

И Тейлор тоже! Но я не задерживаюсь на этой мысли, поскольку меня отвлекает куриный бульон. Он восхитительно пахнет, и спиральки пара соблазнительно поднимаются с его поверхности. Я пробую, и он не обманывает моих обещаний.

– Вкусно? – спрашивает Кристиан, снова присаживаясь на кровать.

Я энергично киваю, но не останавливаюсь. Аппетит у меня просто волчий. Прерываюсь лишь для того, чтобы вытереть рот льняной салфеткой.

– Расскажи, что было после того, как до тебя дошло, что происходит.

Кристиан ерошит руками свои волосы и качает головой.

– Ох, Ана, как приятно видеть, что ты ешь.

– Я проголодалась. Расскажи.

Он хмурится.

– Ну, после звонка из банка я думал, что мир вокруг меня рухнул… – Он не может скрыть боли в голосе.

Я перестаю есть. О господи.

– Ешь, не останавливайся, а то не буду рассказывать, – непреклонно шепчет он и сердито хмурится. Я ем дальше. Хорошо, хорошо… Черт, как же вкусно! Взгляд Кристиана смягчается, и он продолжает: – В общем, вскоре после того, как мы закончили наш разговор, Тейлор сообщил мне, что Хайда выпустили под залог. Как, я не знаю, я думал, нам удалось пресечь все попытки внести за него залог. Но это заставило меня задуматься о том, что ты сказала… и я понял, что случилось что-то серьезное.