Ну, а «не говори Фаинке» означало: Фира не хочет, чтобы Фаина знала, что у блестящего Левы проблемы, что у нее плохо в том единственном, что всегда было прекрасно… Вот бесовское самолюбие! Маленькая моя, погрузневшая, с яркой, седой в черных волосах нитью… Бедная, маленькая, за целую жизнь не заметила его любви, ведет безуспешную битву за первое место в Левиной жизни… Если бы Таню нужно было вынести из огня, Фира бы вынесла, если бы нужно было отдать ей последнее, отдала бы все… Все, но не Леву.

– Эмка! Ты не будешь молча смотреть, как он рушит свое будущее! – энергично сказала Фира.

– Но что я могу сделать?..

Беспомощная интонация напомнила Фире Илью, и она досадливо вздохнула – мужчины… даже самому лучшему из них приходится говорить, что он может.

– Ты поговоришь с Таней. Таня скажет ему, что она его любит. И заставит поехать на олимпиаду. Скажет, что будет любить его, только если он поедет.

Кутельман улыбнулся. Слава богу, пришла в себя! Ну, Фирка, ну, молодец! Ведет себя как хороший полководец: отступает, но не сдается. Мгновенно признала легитимность этой детской любви, смирилась с Таниной ролью в Левиной жизни, с тем, что она уже не первая, и хочет временно передать Тане свои функции – велеть, запрещать, любить, торговаться… В ее голосе всегдашняя уверенность, что все, что она хочет, – можно.

– Но как же?.. Разве мы можем вмешиваться?.. Просить, велеть… они же не марионетки… Если она его не любит?.. Тьфу, черт, Фирка, почему мы должны в этом копаться? Я сам с ним поговорю, убежу его, убежду… тьфу, черт!

– Эмка, нет! Попроси ее! Заставь! Пусть скажет, что любит!.. Она хорошая девочка, послушная девочка… Она его заставит, я знаю, я чувствую, я же мать!.. Эмка, пожалуйста!..

– Но… все же это как-то… Смотри, светает…

Кутельман подумал: «Вот и прошла сиреневая ночь, наша ночь любви» – и тут же стыдливо поморщился. Больше всего на свете он стеснялся пафоса, даже мысленного, особенно мысленного. Наверное, он мог бы сказать «люблю», но даже мысленно всерьез произнести «ночь любви» – фу!.. Чем думать глупости, лучше он сделает глупости – поговорит с Таней. Вот уж очевидная глупость, но с Фирой не поспоришь.

Но это была ночь любви! Единственная ночь любви в их стерильных отношениях, единственный раз, когда на долю секунды между ними возникло любовное напряжение, профессор Кутельман впервые почувствовал практическое влечение, и Фира – пусть она не успела заметить, что она ему ответила, – но она ответила! Но, конечно, дело совсем не в этом – если Кутельман и молился богу любви, то, как Цветаева, другому богу любви, не Эросу, и Фира молилась другому богу любви. Всю ночь они просидели, держась за руки, как будто Лева их общий ребенок, воплощение их любви, почти не разговаривали, перебросятся фразой и опять замолчат, Фира скажет полуфразу, он кивнет, – вот такая ночь любви.

– …Эмка?.. Знаешь что? Я не могу жить без тебя… – сказала Фира.

Иногда слова имеют прямой смысл, ее «я не могу жить без тебя» означает не «я тебя люблю», а именно «я не могу жить без тебя». Кутельман кивнул, рассеянно, чуть заметно, как будто в автобусе пропустил вперед незнакомую женщину, и в ответ на ее «спасибо» кивнул – не стоит благодарности.

Альтернативный фактор

– Таня, вставай, тетя Фира пришла, – позвала Фаина.

Фира пришла вслед за Кутельманом, он не успел выпить кофе, как она уже звонила в дверь. Раннее утро не самое лучшее время для создания и разрешения драматических ситуаций, но Фира не могла ждать. Как она вообще могла доверить Кутельману такое важное дело?! Эмка будет медлить, а решившись наконец, начнет мямлить, в общем, все будет не то и не так. Лучше она сама – и нельзя терять ни минуты. Лева сказал «с математикой покончено» сгоряча, и чем дольше он сидит у Виталика – мальчишки пьют вино, философствуют, – тем больше сгоряча превращается в решение, в игру вступают упрямство, самолюбие – «ни за что не перерешу» и прочие глупости. Нужно подсечь дурную траву на корню, остановить Леву немедленно, пока это еще может остаться нервным выкриком… Да, так и нужно к этому отнестись, это был нервный срыв, не более того. Она вела себя глупо, глупо принимать Левины слова всерьез, глупо поддаться самолюбивому желанию скрыть эту детскую историю от Фаины, глупо ждать – нужно действовать!

Таня в пижаме, не умывшись, не причесавшись, ринулась на кухню – тетя Фира пришла!

…Фира, непривычно некрасивая, отекшая, Фаина с торжественным лицом, Кутельман с выражением лица «я тут ни при чем» сидели за кухонным столом, втроем по одну сторону, Таня, в своей фланелевой пижаме в зайчиках, стояла перед ними, как подсудимая на суде присяжных, – бедный испуганный заяц, глаза, уши, дрожащий хвост.

– Эмка! – сказала Фаина, словно натягивая резинку рогатки.

– Э-э… да… что?..

– Хорошо, я сама. Таня, мы с папой как интеллигентные люди не вмешивались в ваши с Левой отношения. Но ты ведь понимала, что мы их не одобряем?.. Когда встречаются люди равного масштаба, отношения имеют будущее, но Лева и ты – это все равно что…

Кутельман торопливо кивнул «не одобряем, не одобряем», и они с Фаиной посмотрели на Фиру, как дети на воспитательницу – съели всю кашу и ждут похвалы.

В сущности, эта история была стара как мир: мама Ромео против Джульетты, мама Левы против Тани. И бесцеремонные усилия, предпринятые Фирой для Левиного спасения, и намерение попросить за сына недостойную его Таню – все это не так уж необычно. Но кое-что все же необычно: обе семьи – и Кутельманы! – были убеждены, что Таня его недостойна, ее собственные родители искренне считали, что ей досталось то прекрасное, что не могло принадлежать по праву, что Лева и Таня «все равно что…». Что? Гора и пылинка, великан и козявка, гений и тупица тряпочная? Не часто встретишь родителей, убежденных, что их ребенок недостоин любви.

– Тетя Фира нам рассказала. Из-за твоих «любишь-не-любишь» Лева так расстроился, что не поедет на олимпиаду. Нам с папой стыдно за тебя. Ты нас подвела, всю семью. …Не стой с открытым ртом.

Кутельман, которому на этом процессе досталась роль адвоката, взглянул на Фаину с упреком.

– Не нужно ссориться, мы все и без того расстроены. Таня и сама понимает, что девичьи капризы не стоят Левиного будущего. Ну… э-э… Таня, ты должна убедить Леву, чтобы он поехал на олимпиаду… Уф-ф, все. …Я сказал?.. Я сказал. Я все сказал, что вы хотели. Можно я пойду работать?.. Девочки, Фирка, Фаинка, отпустите меня… Мне нужно написать отзыв на диссертацию.

Только теперь Таня окончательно проснулась, проснулась и прошептала:

– Как не поедет?.. Я не хотела, честное слово, не хотела! Я не думала, что он… Я сказала ему… Ну, неважно, это наше личное…

– У Левы нет ничего личного, отдельного от меня, – вскинулась Фира. Это прозвучало чрезвычайно глупо, и Кутельман посмотрел на нее с мягким упреком, и Фаина кинула на нее жалеющий взгляд, как приласкала, и Таня протянула – «ну те-етя Фи-ира…».