Тем не менее из всех сексуальных эскапад, продемонстрированных в фильме для удовлетворения нимфоманки, упущен этот – самый главный метод. Единственный проблеск «одновременности» мелькает, и то неумышленно, а в качестве сюрприза. Нимфоманка возжелала чёрного кобла, который не говорил по-английски, чтобы только ебал, а не разговаривал. Но тот привёл своего родственничка с таким же внушительным чёрным хуем. Однако этим сюрпризом нимфоманка так и не воспользовалась. Два чёрных кобла, стоя голыми с раздетой нимфоманкой рядом на кровати, стали спорить друг с другом, кто в какую дырку будет её ебать (два буридановых осла[104]) – изящный ход действия, придуманный хитрожопым Триером спор, – и вместо того, чтобы мирно меняться дырками, наслаждаясь то той то этой, коблы устроили такой гвалт, что даже не заметили (ещё одна дурацкая сценарная выдумка) как разочарованная спором нимфоманка оделась и ушла, оставив их продолжать свои препирательства. Причём чёрные коблы даже не заметили, что нимфоманка ушла и продолжают спорить о предпочтении той или другой дырки, когда все они уже безвозвратно исчезли.

Вся эта дурь накручена вместо того, чтобы сделать акцент именно на множественных одновременных партнёрах – панацее для нимфоманки: Триер трусливо от этого ушёл, вполне возможно, самодовольно полагая, что ушёл с юмором. И это при том, что нимфоманка в течение фильма не раз восклицает свою мантру: Fill all my holes! (Заполни все мои дырки!), что возможно только тремя мужчинами, ублажающими одновременно. То есть Триер этого вожделеет и в то же время почему-то боится, заставляя нимфоманку уйти от двух хуёв, как застеснявшуюся девушку.

Отсутствие этого радикального исцеления нимфоманки Триер старательно заменяет её систематическим избиением молоденьким садистом, до которого она становится падка. Там и плети, и кулак с кастетом и без, причём удары ими многократно и продолжительно смакуются. Вот они – истинные сексуальные предпочтения Триера, которые он хочет присобачить к святому образу нимфоманки.

А ведь нимфоманка – это святая женщина, удовлетворяющая огромное количество мужчин бесплатно и с наслаждением, мало заботясь как о внешности счастливцев, так и о понятия вины и греха.

В фильме можно найти только одну истинно поэтическую, высокохудожественную гиперболу: переспав с сотнями или даже с тысячами мужчин, нимфоманка ни разу не подхватила венерическую болезнь. Одно это можно, несмотря на финальное убийство, посчитать в фильме за happy end [105].

Доисторические истоки современной сексуальности

Sex at Dawn. The Prehistoric Origin of Modern Sexuality by Christopher Ryan and CacildaJetha. HarperCollins Publishers,

New York. 2010. 400 p. ISBN 978-0-06-170780-3

Эта книга вовсе не о ебле по утрам, как уточняет подзаголовок. Эта книга о том, как наши подавляемые сексуальные мечты и чаяния, лишь иногда воплощаемые в действиях, являются не извращением, а генетическим «воспоминанием» сексуальной сладкой жизни наших дальних предков и близких родственников – человекообразных обезьян.

Тем, кому лень читать толстенную книгу и даже мою утончённую рецензию, я советую посмотреть десятиминутную весёлую лекцию одного из авторов книги Christopher Ryan: Are we designed to be sexual omnivores? (Правда ли, что мы созданы сексуально всеядными?: http://www.ted.com/talks/christopher_ryan_are_we_designed_ tobesexualomnivores).

Именно эта лекция зажгла мой интерес почитать его книгу.

Кристофер Раян не только замечательный писатель, остроумный и смелый, он весьма опытный мужчина – повидал (поебал) в жизни много (многих). Кем он только ни работал до своей психологическо-антропологической карьеры: от потрошителя сёмги на Аляске до учителя английского языка для проституток в Бангкоке. Кроме того, он с середины 90-х живёт не в США, а в Барселоне, там, где отношение к сексу диаметрально противоположно американскому.

Касилда Джета, врачиха, которая с ним живёт, родилась в Мозамбике от эмигрантов из Индии, и тоже навидалась и напробовалась всякого, да ещё к тому же красивая баба.

Суть книги сводится к следующему:

Мы не произошли из обезьян – мы сами обезьяны. Метафорически и фактически: мы генетические родственники с бонобо и шимпанзе. Наш DNA[107] отличается от бонобо и шимпанзе лишь на 1,6 процента, что делает нас более близкими родственниками, чем собака и лиса, чем африканский слон и слон индийский. А раз мы так близки с бонобо и шимпанзе, то при изучении человека нельзя пренебрегать такой близкой родственной связью.

Самое характерное для бонобо – это обильный и повсеместный секс, который для них является не только средством наслаждения и размножения, но и социального сплочения и снятия стресса. Именно эти обезьяны – самые миролюбивые и радостные. Можно смело считать, что именно от них пошёл лозунг Make love, not war[108] (см. их сексуальные забавы на youtube). А вот люди с недавних времён заменили существовавший мир между полами на войну полов (миров).

Если шимпанзе решают сексуальные проблемы силой, то бонобо решают проблемы силы – сексом.

К счастью, биологически и анатомически люди находятся ближе к бонобо, чем к шимпанзе, ибо бонобо совокупляются в различных позах, у них существует гомосексуализм, самки ебутся в процессе менструации, беременности и кормления грудью. Человеческие и бонобовские младенцы развиваются медленнее, чем шимпанзовые. Бонобо смотрят проникновенно друг другу в глаза, когда целуются засосом.

Нравится нам это или нет, но мы являемся похотливыми потомками гиперсексуальных бонобо, – факт, который должен не скрываться, а осознаваться всеми само собой разумеющимся.

Радикальное изменение человеческой сексуальности, которая была подобна сексуальности бонобо, началось всего десять тысяч лет назад. А ведь homo sapience существует двести тысяч лет. То есть 95 % времени своего существования человек жил сексуальной жизнью, принципиально отличающейся от сексуальной жизни, происходящей в недавние 5 % времени.