Свет же продолжал нестись навстречу нам и мимо нас, продолжая поражать нас бесчисленностью своих ликов. Они распускались несметными букетами сказочных цветов, изумляя пестротой своей радуги, перерастая одни в другие, причудливо переплетаясь, разветвляясь и поглощаясь друг другом. Они гнались друг за другом и разбегались друг от друга, а соприкасаясь, превращались в совершенно новые, которые тут же вовлекались в этот бешеный круговорот. Однако все эти деяния и превращения не были хаотичными и бессмысленными. Все они подчинялись хотя и очень сложной и подчас непонятной, но безупречной гармонии, и стоило всмотреться и немного напрячь мысль, как становилась четко видна безукоризненная и вполне понятная логика всех этих явлений и построений. И если всмотреться и вдуматься, из этой же логики становилось видно, что все эти превращения не бегут беспорядочно каждое – в своем, случайно избранном, направлении. Становилось совершенно понятно, что они, движимые некой внутренней направляющей силой, следуют одним путем, ведущим к совершенству всеобщей организации. Я даже вспомнил название этого пути, данное ему теми, кто приходит и уходит: «Путь восхождения сущего». Тогда мне было непонятно, о каком восхождении шла речь, теперь же все становилось ясно: это был путь восхождения от примитивного к совершенному, от тьмы к свету, от незримой пыли к разуму, и дальше – к бессмертию и способности повелевать силами и проявлениями бытия.

Год с лишним, проведенный нами в чтении этой удивительной книги, которое мы аккуратно чередовали с насущными заботами, молитвами и телесными упражнениями, пролетел, словно одна ночь, полная захватывающих сновидений. Наши спутники обнаружили в оазисе много интересных плодовых растений, пригодных для выращивания, и уже набрали несколько хурджунов семян, чтобы увезти домой. Но особенно радостной их находкой была редкая трава, которую привозили лишь иноземные торговцы, и то – понемногу. Она была очень сочной, и этот сок, будучи высушенным и добавленным в курительную смесь, превосходил по своему действию опиум. Они развели в оазисе целую плантацию и с вожделением подсчитывали прибыль от ее выращивания и продажи, так что наши занятия совсем их не интересовали. Мы же с упоением продолжали нестись в бурных потоках света по безбрежным морям пустоты.

Однажды, придя в очередной зал для продолжения чтения этой удивительной летописи, мы обнаружили в нем странную картину. Его стены и потолок покрывал сплошной ковер невиданной паутины, очень похожей на паучьи сети, но образующей ровные и совершенно одинаковые четырехугольные ячейки длиной в ноготь. Эти сети лежали на стенах одна на другой в несколько слоев, перекрывая друг друга. Мы были изумлены тем, что всего два дня назад, когда мы были здесь в последний раз, на стенах не было даже намека на что-либо подобное. Мы долго озирались по сторонам и заглядывали во все укромные уголки, пытаясь обнаружить кого-нибудь вроде пауков, но в зале и ближайших помещениях было пусто. Загадочная паутина, казалось, выросла за время нашего отсутствия сама собой. Нити на вид были удивительно шелковистыми и переливались перламутром. На ощупь паутина была как тончайший пух и в то же время выказывала заметную прочность. Кроме того, касаясь ее и даже поднося к ней ладонь, я почувствовал странное тепло и одновременно – холод. Эти два противоположных чувства удивительно гармонично чередовались и сочетались в ней, что и рождало иллюзию одновременности. Саид долго стоял у стены с обращенными к ней ладонями, словно ощупывая нечто незримое, и наконец взволнованно обратился к нам:

– Это – самое удивительное явление, которое я когда-либо наблюдал! Паутина то испускает тепло, то забирает его из воздуха, делая его холоднее. Поэтому нам и кажется, что она испускает холод. Причем это чередование происходит так быстро, что его невозможно уловить без той чувствительности к незримым проявлениям, которой я с некоторого времени обладаю. Ни один из известных мне материалов не способен на такое, Омар и Ибрагим подтвердят: этого не позволяет изначальное устройство. А здесь это происходит как само собой, словно кто-то управляет глубоким устройством паутины, словно перебирает струны, рождая музыку… Да-да! – тут его глаза восторженно блеснули. – Именно музыку, ибо это чередование тепла и холода поразительно упорядочено и гармонично. И… Абдул, это, пожалуй, по твоей части, ибо мне кажется… – произнося это, он даже задохнулся от волнения. – Она говорит с нами!..

Услышав эти слова, мы остолбенели. Мы все, а тем более я в последние годы, мечтали поговорить с теми, кто приходит и уходит, но мысль о том, что это происходит наяву, была столь неожиданной, что лишила способности соображать. Придя в себя, я, на ходу надевая панцирь, приблизился вплотную к стене и поднес ладони к самой паутине. То, что я почувствовал, было поистине невероятным. В мои ладони словно стали тыкаться сотни тончайших палочек, концы которых были либо ощутимо теплыми, почти горячими, либо – холодными, как железо, вынутое из подземного источника. Эти прикосновения были столь множественными и чередовались так быстро, что, казалось, рисовали на моих руках какой-то замысловатый узор. И, как выяснилось, это было именно так, только узор этот, подхваченный потоками света и тепла, несся какими-то запутанными путями через мое тело и панцирь, достигая головы, где и обретал свои очертания. Здесь он многократно переиначивался, и в конце концов в нем начинали угадываться образы, привычные и понятные для моего сознания. Я увидел, казалось бы, совершенно неподходящую для случая картину: мы все сидели на полу освещенного факелами зала и за нехитрым угощением вели обыкновенную беседу – то лениво и размеренно, то оживленно и жарко. При этом я остро почувствовал, что эта картина имеет какой-то смысл, что она появилась в моей голове неспроста и говорит о чем-то важном. Пытаясь понять, в чем тут дело, я поймал себя на том, что мы, приходя в эти залы и коридоры для чтения этой удивительной летописи бытия, не произносили здесь почти ни слова.

– А было бы, наверное, неплохо – вот так, сидя и ни о чем не задумываясь, просто непринужденно поговорить о том и об этом, – вдруг произнес я вслух.

И как бы в ответ на эту фразу в ладони мне простучало, пробежав все по тому же лабиринту через панцирь в голову:

– Говорите… о том… об этом… говорите… просто… непринужденно… сидя и ни о чем не задумываясь.

Я обомлел: эти слова, произнесенные столь удивительным и загадочным образом, явно были обращены ко мне!

– Ты слышишь и понимаешь то, что я говорю?! – дрожащим от волнения голосом спросил я.

– Слышать, что говорю, – понимать, что говорю. Говорите: было бы слышать – было бы и понимать, – простучало в ладони.

Друзья изумленно воззрились на меня, уже однако начиная понимать, что происходит. Я же лихорадочно обдумывал эти слова, пытаясь понять их смысл. И я понял!

– Саид был прав, – обратился я к друзьям. – Паутина говорит языком тепла и холода. Я понимаю ее язык, а она понимает наш. Но чтобы выучить наш язык и говорить с нами свободно, ей надо слышать наши разговоры, и она просит нас просто говорить здесь между собой о чем угодно. Думаю, чем разнообразнее будут наши разговоры и чем больше слов в них прозвучит, тем лучше и быстрее мы поймем друг друга.