Ночью, около двух часов, государь прислал за мной; меня разбудили и я застал его величество на балконе, слушающего с беспокойством сильную пальбу со стороны Плевны, не только артиллерийскую, но и ружейную. Государя преследовала мысль, что турки совершат вылазку против румын, на стойкость которых нельзя слишком полагаться. В продолжение почти часа не умолкал грохот выстрелов, и по временам черный горизонт освещался наподобие зарницы. На исходе третьего часа всё утихло, мы разошлись спать, а сегодня утром узнали, что поводом к ночной пальбе действительно было нападение турок на вновь занятую генералом Скобелевым позицию на Зеленой горе. Турок отбили ружейным и артиллерийским огнем; потерь у нас не было вовсе.

Сегодня опять государь ездил на позицию. Я не всегда сопровождаю его в этих ежедневных поездках, не имеющих другой цели, кроме прогулки. Перед обедом приехал с Кавказа генерал Обручев. Государь украсил его Георгиевским крестом 3-й степени за участие в сражении 3 октября. Можно было и прежде догадываться, что Обручеву принадлежит значительная доля влияния на тот блестящий оборот, который дела наши приняли в последнее время на Азиатском театре войны. Привезенные им бумаги подтверждают эту догадку. Остается радоваться тому, что мне пришла мысль командировать Обручева на Кавказ.

1 ноября. Вторник. Вчера государь со свитой своей ездил на позицию перед Плевной, на так называемые Радишевские батареи; ничего любопытного не видели. Сегодня же ездили в Богот и версты на четыре далее для смотра 2-й гренадерской дивизии на пути ее за рекой Вид. В Боготе нашли всех в некотором волнении по случаю ожидаемого от Осман-паши ответа на сделанное ему вчера предложение сдаться. Чиновник Министерства иностранных дел Мокеев был послан с письмом к турецкому полководцу, который по прошествии некоторого времени объявил, что на другой день (то есть сегодня) в 2 часа пришлет ответ или приедет сам. Однако же весь день прошел, и никакого еще нет известия о том, получен ли ответ и в каком смысле.

Присланная из Бухареста телеграмма извещает, будто собранный в Константинополе военный совет решил послать к Осман-паше приказание уйти из Плевны. Из Лондона граф Шувалов уведомляет, что Порта обращалась к английскому послу Лейярду с вопросом, не примет ли Англия на себя посредничество в заключении мира, на что английское правительство ответило, что до решения дела под Плевной было бы несвоевременно возбуждать вопрос о мире. На такое же предложение турок принцу Рейссу Берлинский кабинет ответил, что Порта, если желает мира, может прямо обратиться с предложениями к русскому главнокомандующему. По всем получаемым сведениям, в Константинополе большое волнение: партии мира и войны борются между собой. Особенно сильное впечатление произвели успехи наши в Азиатской Турции.

2 ноября. Среда. Осман-паша в ответном своем письме сдаться отказался наотрез, объявив, что намерен драться до последней крайности.

3 ноября. Четверг. Утром получена телеграмма: в эту ночь произошла довольно серьезная схватка с турками на позиции Скобелева. Турки атаковали наши траншеи, были отбиты, но потери у нас до ста человек, а Скобелев слегка контужен. Известие это встревожило государя; он сейчас же телеграфировал главнокомандующему, что приедет к нему в Богот. В 10 часов утра все экипажи были заложены, и мы покатили по знакомой дороге, которая после ночного дождя оказалась очень тяжелой.

Здешняя почва мгновенно разжижается: еще вчера мы любовались, как дороги были укатаны проходящими по ним бесконечными обозами и парками. Целый день тянутся они в несколько рядов.

В Боготе мы ничего не узнали нового. На позициях всё смолкло; но у государя и у главнокомандующего возникла мысль, что Осман-паша после вчерашнего своего отказа вознамерится прорваться через нашу линию обложения. Несколько времени они совещались, призвали к себе Непокойчицкого; я же, к удовольствию моему, оставался в стороне. Хотя я и слышал уже упреки в том, что устраняюсь от влияния на распоряжения военными действиями, однако же упреки эти едва ли основательны. Командовать армией должен кто-нибудь один; у семи нянек дитя без глаза; вмешательство самого государя слагает ответственность с главнокомандующего, и если я не могу помешать этому вмешательству, то по крайней мере сам желал бы не быть соучастником его.

После завтрака, когда мы собирались уже в обратный путь в Порадим, государь вспомнил, что я не был призван к совещанию и спросил у великого князя, сообщал ли он мне состоявшееся решение. Разумеется, сообщать мне что-либо не было времени; только в ту минуту, когда мы садились уже в экипажи, его высочество что-то сказал мне вскользь о предположенных действиях генерала Гурко – в таких неопределенных словах, что, в сущности, я остался в таком же неведении, как и прежде. Одно, что мог разобрать, – генералу Гурко будет приказано не предпринимать атаки на Орхание, если там собрались значительные турецкие силы.

По возвращении в Порадим государь объявил о своем намерении завтра «ехать на позицию». Видимо, он волнуется в ожидании чего-нибудь решительного.

4 ноября. Пятница. Утром получена телеграмма, что в ночь была опять сильная перестрелка на Зеленой горе; Скобелев ранен, впрочем, легко. После завтрака государь отправился на прежнюю позицию – на батарею у Радишева. При нас сделано было несколько залпов с наших батарей, и больше ничего не видели. Погода пасмурная, слегка моросит. Всё толкуют о намерении Осман-паши покинуть Плевну.

В течение дня два раза был у меня румынский первый министр Братиану. Мы имели длинный разговор о том, какие выгоды Румыния может для себя ожидать от нынешней войны. На днях открывается сессия румынской палаты; правительство ожидает бурных прений и затруднительных запросов со стороны оппозиции. Братиану объяснял мне, что ему необходимо, чтобы вывернуться, указать палате на какие-нибудь осязаемые успехи оружия, обещающие выгодные условия при замирении. С самого начала войны его план состоял в том, чтобы применить румынские войска для постепенного овладения турецкими укрепленными пунктами на правом берегу Дуная: Никополем, Раховом, Лом-Паланкой, а впоследствии даже и Видином. Эти пункты были бы в руках румын материальным залогом для достижения желаемых уступок от Порты.

К сожалению, до сих пор ничего не удалось сделать в этом отношении вследствие упорного сопротивления со стороны великого князя главнокомандующего. Хотя теперь он согласился на отдельные наступательные действия румынских войск против Рахова, но румынский министр желал бы получить удостоверение, что и впредь не будут препятствовать дальнейшему выполнению его плана. При этом Братиану снова высказывал, хотя в весьма мягких и дружелюбных формах, жалобы на обращение русского военного начальства (не исключая и самого главнокомандующего) с румынами, на фальшивое положение, в которое поставлен князь Карл, на самодурство генерала Столыпина в Никополе и проч., и проч.

Разговор коснулся возвращения под власть России отторгнутой от нее в 1856 году южной части Бессарабии, с вознаграждением Румынии участком на правой стороне Дуная. Разумеется, я не раз напоминал, что мы ведем эту беседу совершенно как частные лица, «академически», и что я высказываю только личные свои мнения; причем заметил, что отторжение от России в 1856 году означенного клочка Бессарабии составляет для всякого русского человека чувствительную рану, которую настоящая война должна залечить.