Таким образом, моделирование подтверждает работоспособность гипотезы культурного драйва. При подходящих условиях у социального вида может начаться автокаталитическая коэволюция мозга и культуры. Подходящие условия включают, во-первых, некий исходный минимум способностей к социальному обучению. Во-вторых – и это главное, – вид должен попасть в такую социальную и экологическую ситуацию, чтобы стало возможным периодическое спонтанное изобретение разнообразных, очень выгодных (для индивида или для группы) и достаточно сложных вариантов поведения, которые могут передаваться путем социального обучения. Причем дело тут не столько в изобретательности, сколько именно в социоэкологической ситуации – она должна быть такой, чтобы спонтанно изобретаемые мемы имели хороший шанс оказаться очень выгодными. А такое происходит с большой вероятностью, если вид попал в совершенно новые для себя условия: что ни придумаешь – все в дело пойдет[72].

Вероятность прогрессивной коэволюции мозга и культуры увеличится, если эти мемы будут принадлежать к разным категориям: одни будут выгодны на индивидуальном уровне (как макиавеллиевские мемы), другие – на групповом (как охотничьи мемы из нашей модели). В таком случае коэволюция мозга и культуры может стартовать и продолжаться при варьирующих уровнях межгрупповой конкуренции и миграции.

Гоминиды, а особенно раннеплейстоценовые виды рода Homo, возможно, как раз и оказались в такой ситуации благодаря изменению социальной и экологической ниши. Изменение социальной ниши было связано со снижением внутригрупповой агрессии и конкуренции, ростом родительского (в том числе отцовского) вклада в потомство и эволюционным сдвигом в сторону моногамии и социальной конформности. Это могло привести к изменению оптимальных стратегий повышения своего социального статуса и репродуктивного успеха: индивидам теперь приходилось полагаться не столько на грубую силу и агрессию, сколько на макиавеллиевский интеллект (см. раздел “Нейрохимическая гипотеза происхождения человека” в главе 9; книга 1, глава 1, раздел “Семейные отношения – ключ к пониманию нашей эволюции”).

Изменение экологической ниши было связано с новыми способами добычи пропитания, такими как агрессивная (конфронтационная) добыча падали и охота на крупных животных. Это требовало высокого уровня внутригрупповой кооперации и сложных (предъявляющих высокие требования к когнитивным способностям) способов поведения, таких как изготовление олдувайских и ашельских каменных орудий.

Результаты моделирования позволяют дать предположительное объяснение одной из самых таинственных загадок антропогенеза: почему мозг у наших предков быстро рос, пока культура развивалась с черепашьей скоростью, но перестал расти и даже начал немного уменьшаться, когда культурный прогресс ускорился. В нашей модели рост мозга хорошо стимулируется грубой, примитивной культурой, состоящей из немногочисленных крупных (трудно выучиваемых) мемов. В дальнейшем, когда культура становится более изощренной (насыщенной множеством простых и действенных мемов), рост мозга замедляется и даже обращается вспять. Механизм, лежащий в основе этого сценария, мы назвали “порочным кругом измельчания мемов”. Чтобы он работал, необходима комбинация двух типов ограничений: на рост объема памяти и на количество мемов, которые индивид может выучить в единицу времени. Кроме того, имеющиеся механизмы социального обучения должны давать селективное преимущество мелким (простым) мемам. Эти механизмы должны быть устроены так, чтобы мелкие мемы всегда распространялись лучше, чем крупные (сложные). Если эти условия выполняются, то ослабление отбора на увеличение памяти приводит к усилению отбора мемов на измельчание, а это, в свою очередь, делает обладание вместительной памятью менее выгодным, потому что на ее заполнение меметической мелочью уходит слишком много времени.

Порочный круг измельчания мемов способен положить предел сопряженной эволюции мозга и культуры. Однако процесс увеличения мозга может получить мощное дополнительное ускорение, если начнут развиваться особые способы социального обучения, обладающие двумя свойствами. Во-первых, они должны быть “нейрологически требовательными”, то есть задействовать много разных нейронных путей, чтобы сильный отбор на их совершенствование с большой вероятностью приводил к росту всего мозга. Во-вторых, эти способы социального обучения должны обладать пониженной чувствительностью к сложности передаваемой информации. Иными словами, они должны обеспечивать возможность со сравнимой эффективностью передавать как простые, так и сложные знания. Развитие таких способов социального обучения может на какое-то время ослабить порочный круг, и это даст мозгу возможность развиться сильнее. Мы полагаем, что человеческий язык как раз и является механизмом социального обучения, который удовлетворяет названным условиям.

Можно также предположить, что необыкновенно быстрый рост мозга в антропогенезе, открывший впоследствии уникальные (и, конечно, никем не предвиденные) возможности для развития цивилизации, был своего рода “эволюционным несчастным случаем”. Культурный драйв был попросту слишком силен, чтобы позволить мозгу эволюционировать каким-то более сбалансированным образом, например путем структурной реорганизации и тонкой подстройки нейронных сетей под конкретные когнитивные функции. На такую тонкую эволюционную работу нужно больше времени, а отбор должен быть более мягким. В реальности же отбор был настолько силен, что подхватывал аллели, улучшающие когнитивные функции чуть ли не любой ценой, – вот мы и получили на выходе мозг невероятных размеров. Культурный драйв – как раз подходящий механизм для создания мощного непрекращающегося отбора на усиление когнитивных функций.

Дополнительными усилителями сопряженной эволюции мозга и культуры могли быть петли положительной обратной связи, проходящие через рост численности населения и через рост продолжительности жизни. Оба эффекта могли иметь место, например, если культурное развитие вело к снижению смертности, что звучит правдоподобно. Это давно предполагалось, и моделирование подтверждает эту идею.

Наконец, моделирование показало, что без острой межгрупповой конкуренции отрастить большой мозг все-таки трудно, а еще труднее развить культуру, не слишком замусоренную паразитными мемами. Культурный групповой отбор успешно контролирует содержимое мемофонда, способствуя распространению общественно полезных мемов и сдерживая распространение мемов паразитических и индивидуально выгодных. Кстати, о том, что своими нравственными качествами мы обязаны культурному групповому отбору, писал еще Дарвин, хоть и другими словами (книга 2, глава 5, раздел “Альтруизм, стремление к равенству и нелюбовь к чужакам”). Индивидуальный отбор не справляется с подобными задачами, ведь мемы, в отличие от генов, распространяются горизонтально, а это делает культуру в большей степени групповой, чем индивидуальной, характеристикой.

Завершая рассказ о коэволюции мозга и культуры, мы хотели бы еще раз подчеркнуть важную мысль: культурная эволюция может быть почти таким же слепым процессом, как и эволюция биологическая. Никто не проектировал сознательно наши руки, способные к точнейшим манипуляциям, нашу голую кожу с множеством потовых желез или наши ступни, отлично приспособленные для прямохождения. Это сделали слепые природные силы, а именно случайная (ненаправленная) наследственная изменчивость и естественный отбор, который во многом направлялся, как мы теперь знаем, культурой. Точно так же, скорее всего, никто сознательно не проектировал (и уж точно никто не сумел бы изобрести с нуля) ашельское обоюдоострое рубило, костяные иглы для шитья и даже эскимосский каяк (хотя некоторые отдельные тонкости изготовления этих изделий могли придумываться сознательно). Охотники-собиратели часто не могут объяснить, почему они ведут себя так, а не иначе (“Таков наш обычай” – вот их типичный ответ на расспросы антропологов). Культурная эволюция умнее, чем мы. Она не требует понимания причин и следствий – здесь тоже вполне достаточно слепых процессов, таких как случайная изменчивость поведения (а наследственной ее делает социальное обучение) и отбор на двух уровнях: индивидуальном и групповом. Культурный отбор на индивидуальном уровне в программе TribeSim в явном виде отсутствует (в неявном он там все-таки подразумевается – иначе с чего бы мемы, распространяющиеся в групповых мемофондах, так часто оказывались полезными). Но в реальных человеческих (и даже обезьяньих) обществах он может быть весьма действенен, поскольку особи склонны с большим энтузиазмом учиться у успешных и авторитетных членов сообщества, чем у неудачников. Ну а то, как работает культурный групповой отбор, наша модель показывает достаточно наглядно.