Наклонившись, он коснулся факелом катафалка. Плот не вспыхнул мгновенно – лишь вдоль лиан побежал поток искр. Видимо, они были пропитаны медленно горящим составом – тем же, что использовался для факелов и свечей. Ближайший пловец забрал у Пинки факел и ткнул им в плот в нескольких местах, чтобы огонь горел симметрично. Затем он вернул факел Пинки, а тот передал его мне – уже угасающий, коптящий.

Плот вспыхнул ярче, окутанный огненной сеткой. Пловцы направляли его, ловко подталкивая шестами. Пламя охватило одну сторону катафалка, а затем покоящееся на нем тело. Я смотрел, пока мог, но когда кожа на моем лице начала лопаться и чернеть, я понял, что больше не в состоянии этого выносить. Не отворачивался, боясь обидеть хозяев, так что обошелся сощуренными веками и периферийным зрением.

К тому времени плот был уже почти у арки. Огненные языки взметнулись к небу, будто пара лебединых крыльев, окутав тело и подсветив ворота. С десяток пловцов двигались следом на почтительном расстоянии, иногда подталкивая плот шестом, а так их вполне устраивало, что он следует течениям, проходящим через Марл. Пламя отражалось в волнующемся море, искры бросали вызов звездам.

– Не такой уж плохой конец, – тихо сказал я Пинки.

– Он отдал свой долг.

– Думаешь, старик бы с тобой согласился?

– Думаю, да.

– Ответ верен, – пробормотал я.

В последний раз взглянув из-под прищуренных век на свое бывшее тело, прежде чем стены арки скрыли его из виду, я бросил погасший факел в воду. Я не знал, соответствует ли это обычаям пловцов, но чувствовал, что вправе так поступить.

А потом я отвернулся от моря. Во время похорон я ощутил, что во мне завершился некий объединяющий химический процесс. Жидкости перемешались, став неразделимыми. Сидра была мертва – как и Уоррен.

Я стал… стала единым целым.

Воином-Сидрой.

Мы вернулись в Первый лагерь. Путешествие оказалось не столь тяжелым, как я ожидала, – дул попутный ветер, и море было спокойным. Я подумала о тех секундах, которых хватило бы «Косе», чтобы пересечь это водное пространство, и которые, вероятно, могли бы на что-то повлиять в каких-то будущих расчетах. Но даже если корабль и был готов к полету, призвать его я не имела возможности, – чтобы ощутить его мысленный шепот, требовалось находиться гораздо ближе к Первому лагерю. К тому же я решила, что не простила бы себе, если бы, прожив две долгие жизни, ни разу не поплавала под парусом.

Баррас, Пинки и Роза-или-Нет сошли на берег первыми – им предстояло подготовить довольно-таки деликатную почву для дальнейшего. За ними последовала делегация пловцов, а затем на сушу сошла я, сосредоточив на себе множество взглядов. Вряд ли стоило просить свиней безоговорочно признать, кем я теперь являюсь, так что я сочла за лучшее держаться в стороне и говорить как можно меньше, оставив на долю беженцев более сложную задачу: определиться, с кем им связывать свои надежды – со мной или с морем.

За день что-либо решить было нереально, но какие-то шаги предпринять уже можно. Продолжать приготовления к новому заселению Первого лагеря не имело смысла, и их прекратили. Далеко не всем пришлось по душе, что их труд пропал впустую. Баррас и Пинки сообщили, что некоторые из оживленных свиней не соглашались бросать работу, но в этом отношении я была только рада применить власть. Я уже видела, на что способен в ярости мой брат – или брат Уоррена? – и не сомневалась, что остаться на этих камнях никому не позволят.

Вернувшись на «Косу», я велела роботам начать утилизацию всех использованных материалов, даже если для этого придется разбирать на части столы и стулья. Я оставила лишь минимум удобств, требовавшихся для обеспечения комфорта еще на пять дней – срок, который я дала оживленным, чтобы они решили свою судьбу. Остальных, все еще спавших, предстояло разбудить и опросить. Но если первые двенадцать сумеют прийти к единому мнению, пусть и не вполне единогласно, это может подтолкнуть остальных к более быстрому принятию решения.

Я поклялась не высказывать собственного мнения. Поскольку оставаться на Арарате я не собиралась, занимать ту или иную позицию выглядело бы с моей стороны лицемерием. И что бы ни выбрали свиньи, я им не позавидую. Если они снова отправятся с нами в космос, им придется нелегко, и нет никакой уверенности, что они останутся в живых. Но вряд ли кто-то без колебаний согласится утонуть и затем возродиться в чужом теле. Даже пловцы лишь отделывались заверениями, что море с радостью примет свиней и изменит их для новой жизни на Арарате. Меня злило, что они предложили этот вариант, не дав никаких гарантий успеха. Раньше все было проще.

Так что я была только рада возможности отвлечься, находясь на борту «Косы» и возвращая ее к жизни. С кораблем за время моего отсутствия ничего не случилось. Сперва я опасалась, что он не признает моих полномочий, приняв меня за самозванку, которая лишь выглядит и говорит, как Сидра, или что станет реагировать на ограниченный набор команд, выделенный для Уоррена Клавэйна. Но корабль встретил меня с безоговорочной щенячьей преданностью, охотно продемонстрировав график проведенного ремонта и те давно планировавшиеся усовершенствования, которым он подверг себя в предоставленное ему время. Он был практически готов к полету. Собственно, большую часть оставшихся ремонтных работ можно будет завершить и в пути.

– Хороший корабль, – пробормотала я.

Направившись в лазарет, я подвергла себя полной диагностической проверке, включая глубокое нейросканирование. Жонглеры нисколько не изменили меня внешне, однако выяснить, что произошло у меня внутри, было сложнее. Обширные области моей уникальной мозговой структуры трансформировались, восприняв воспоминания и черты личности Уоррена Клавэйна. Вряд ли легко было понять, какую часть воспоминаний Сидры пришлось стереть или сократить, чтобы освободить место для новых, – если только я не наткнусь на некую странную пустоту внутри себя. Я ожидала, что после встречи с жонглерами от меня останется меньше, чем прежде, так что не особо страдала от того, что чем-то пришлось пожертвовать. Воспоминания походили скорее на голограмму, распределенную среди множества встроенных кодирующих структур, а вовсе не на цифровую книгу с чистыми страницами, но жонглеры умели разбирать разум на части и вновь его собирать также и на голографическом уровне. Человеческая наука не могла полностью изгнать то или иное воспоминание, не оставив смутных следов, но методы жонглеров вполне были на это способны.

Как только сканирование завершилось, я вернулась в рубку управления и просмотрела результаты, увеличивая и пролистывая собственные изображения – без кожи