Это рука Майкла.

– Кэт? – негромко и мягко окликает он. – Это я, Майкл.

Из груди у меня вырывается душераздирающий крик. Он рождается где-то глубоко внутри, ниже диафрагмы. Если бы мой кулак попал в лицо Майклу, то непременно сопровождался бы таким криком. Меня охватывают ярость, унижение и еще что-то, чему я даже не могу подобрать названия. Когда крик наконец стихает, моя рука все еще дрожит примерно в дюйме от его лица.

– Думаю, нам пора сматываться, – говорит Майкл. – Мы можем поговорить обо всем у меня дома.

Я не отвечаю.

– Я понесу вещмешок. Мы должны забрать его с собой.

Майкл с силой отводит мою руку и опускает ее. Затем приседает, складывает разбросанные вещи в вещмешок, обнимает меня за талию и ведет между скульптурами к двери амбара.

Я замираю на месте.

С потолочной балки надо мной свисает скульптура, которой я не заметила, когда входила сюда. Ее закрывал от меня пол чердака. Но сейчас я вижу ее вполне отчетливо. Это повешенный. Стилизованный, ясное дело, но тем не менее именно повешенный мужчина и никто иной. Сработанный в натуральную величину и уродливый, как сама смерть. Лицо являет собой ту же анонимную овальную маску, что и статуя в доме Луизы, а вот тело вылеплено со всей тщательностью. Сначала я думаю, что это самоубийца, но у скульптуры какой-то официальный вид. Как если бы мужчину повесили за какое-то преступление. Стальная веревка безупречно прямой линией поднимается от его шеи кверху, где обрывается крюком, за который тело можно подвесить где угодно.

– Этой скульптуры я никогда раньше не видела. А мне казалось, я видела все его работы.

Нет, – возражает голос у меня в голове. – Тех скульптур, что стоят в доме Луизы, ты тоже никогда не видела.

– Это совсем другое дело, – говорю я.

Неужели? Совершенно очевидно, что отец делал многое, о чем ты не имеешь представления. Или не помнишь…

– Кэт? – спрашивает Майкл. – Ты разговариваешь со мной?

– Что?

– Пойдем. Крик был очень громким.

Он тащит меня к двери, а я все никак не могу оторвать глаз от скульптуры повешенного.

Пока Майкл тащит меня по лесу в сторону Бруквуда, я неотступно думаю об отце, о том, как в моем сне он ходил по воде. Проснувшись, я была твердо уверена, что он хотел мне что-то сказать. Помочь. Поведать тайную правду о его жизни и моей. Но, возможно, я ошибалась. Может быть, он хотел извиниться за что-то. Не в буквальном смысле, разумеется. Я знаю, что он не может со мной общаться из царства мертвых или где он там пребывает. Это всего лишь мое подсознание создает образы. Но тем не менее…

– Я прошу прощения за то, что сорвалась, – бормочу я. – Тебе необязательно со мной оставаться.

– Не говори глупостей, – отвечает Майкл. – Сейчас тебе нельзя быть одной.

Такое впечатление, что мы никогда не доберемся до Бруквуда. Ноги у меня словно налились свинцом, и влажность, висящая в воздухе, не позволяет экстрагировать кислород для дыхания.

– Мне нужно поговорить с матерью.

– Зачем?

– После отца она моя ближайшая родственница. Не думаю, что смогу получить разрешение на эксгумацию без ее согласия.

– Кэт, ты только взглянула на три полароидных снимка и скульптуру и то едва не сорвалась с катушек. А теперь заявляешь, что хочешь посмотреть на тело своего отца? После того как оно разлагалось в течение двадцати лет?

Я вздрагиваю всем телом.

– Смотреть на него будет легче, чем на те фотографии.

– Кэт…

– А что еще прикажешь мне делать, Майкл? Я должна копать до тех пор, пока не узнаю правду. Если я этого не сделаю, то сойду с ума.

Он смотрит на меня глазами, полными жалости и сочувствия.

– Думаю, прежде чем ты начнешь делать что-то, тебе необходимо поговорить с доктором Томом Кейджем.

– С доктором Кейджем?

– Да. Помнишь, что он мне говорил? Твой отец доверил ему кое-что из своих воспоминаний о войне. А Том, похоже, был о Люке высокого мнения. Я думаю, для начала ты должна выслушать Тома.

– Никто не признается семейному доктору в том, что насиловал и растлевал собственную дочь.

– Не будь так уж уверена. В прежние времена семейный врач был кем-то вроде священника. Особенно на Юге. Он был единственным, кому некоторые могли излить душу на законных основаниях.

Я останавливаюсь и без сил приваливаюсь к серому стволу дуба.

– Что случилось? – спрашивает Майкл.

– Ты можешь подогнать сюда машину?

Несколько мгновений он молча внимательно рассматривает меня. По его глазам я вижу, что сейчас он мыслит как врач, выискивая во мне симптомы… Чего?

– Ты обещаешь дожидаться меня здесь?

– Естественно. Чего ты боишься?

– Я боюсь, что подобный шок может спровоцировать развитие маниакального состояния. Если так и случится, ты перестанешь отдавать себе отчет в своих действиях. И, думаю, тем или иным способом, но покончишь с собой.

Я скольжу по стволу дерева и опускаюсь на мягкую землю. Кора царапает мою кожу, и я почему-то радостно приветствую эту боль.

– Пожалуйста, Майкл…

– Я вернусь через две минуты.

Как только он скрывается из виду, я вываливаю на землю содержимое вещмешка отца: «Плейбой», карты, письма, сливы, снайперскую нашивку, альбом для рисования, фотоальбом на пружинке. Затаив дыхание, я открываю фотоальбом, снимки в котором для сохранности уложены в пластиковые кармашки. Еще никогда в жизни я так не боялась того, что увижу. Если там будут другие фотографии детей, я буду просто стараться равномерно дышать, пока не отключусь. Раньше у меня это не получалось, но сегодня…

На первом снимке в сумерках виден олень, самец с ветвистыми рогами. Я уже готова облегченно перевести дух, но сдерживаюсь. Каждая фотография в этом альбоме таит в себе опасность.

На другом снимке запечатлен черный медвежонок. Еще на одном – змея, медноголовый мокассиновый щитомордник, обвившаяся вокруг ветки кипариса.

Сердце замирает у меня в груди.

На очередной фотографии я вижу обнаженное коричневое тело. Но это не ребенок. Во всяком случае, не в препубертатном возрасте. Это Луиза Батлер, только на тридцать лет моложе той, с кем я разговаривала в маленьком домике на острове. На фотографии ей, наверное, еще нет восемнадцати. На фоне заката она стоит на берегу реки, без малейшего стеснения глядя в объектив. Грациозность и красота ее тела делают Лолу Фалану из «Плейбоя» обычной девушкой.

Я переворачиваю страницу.

Снова Луиза на берегу реки, только теперь повернувшись в профиль к заходящему солнцу. Сидит она, похоже, в позе лотоса.