Я не помнил, чтобы имя наследника упоминалось в каких-либо источниках. Как-то не здорово получается, подумал я.

— А будут ли наши потомки кормить нас в наши огни? — Бакаб имел в виду, будут ли сжигать подношения ему и его семье в дни различных годовщин.

Я начал говорить об общем уважении к предкам, сохраняющемся в так называемых традиционных майяских сообществах, о том, что и в самом деле сжигаются дары в дни праздников, но чем больше я разглагольствовал, тем менее убедительно звучали мои слова.

— Что же касается конкретных вещей, — решил я не слишком темнить, — то… если откровенно, твое имя к концу следующего б’ак’туна забудут даже твои прямые потомки, а посвященные тебе надписи будут засыпаны землей и скрыты от глаз на протяжении шестидесяти к’атунов, а потом их очистит и неправильно переведет шайка расхитителей гробниц, якобы ученых с докторскими степенями. На тот случай, если я не вернусь назад, — заявил я, полагая, что это умный ход, — мы можем записать твои свершения и историю всей династии, и я заберу это с собой и позабочусь, чтобы мой народ почтил тебя…

Он звучно втянул воздух. Это было все равно что сказать: «Мы даем тебе наше разрешение заткнуться».

И я закрыл рот.

Он спросил, что произойдет в оставшиеся 256 огней нынешнего туна?

— 10 Нефритовый Дым из К’ан Эша воссядет 4 Дождя 17 Оконечника, — сказал я. — Двадцать три огня спустя он пленит 2 Высекателя Искр из Лакамха. — [Я сделал себе заметку: слишком много имен, сплошная путаница. Вернись назад и объясни, что происходит, черт побери. — Джед.]

— А сколько дыма это надует на меня? — вздохнул 2ДЧ. Иными словами: «А с чего это должно меня волновать?»

— Может, и нисколько, — ответил я.

Проклятье. У меня иссякал запас серьезных заготовок. Чем черт не шутит — может, спросить у него об игре? Нет, не надо. Ты все еще висишь на волоске.

— Что еще?

Ну давай же, вспомни что-нибудь. Или хотя бы сочини. Тогда, по крайней мере, это для него будет новостью. Хотя нет, он довольно проницательный мужик. Не пытайся провести того, кто уже доказал, что хитрее тебя. Пусть он решит, что ты сможешь оказывать ему услуги.

— С моей помощью дом Гарпии в любом сражении одержит победу, — заявил я. Мой ишианский был немного напыщенным, но теперь я подбирал слова без особого труда. — Найди в воспоминаниях Джеда про оружие.

— Какое именно? — спросил он.

Я описал взрывчатку. И объяснил, что мне понадобится меньше двадцати дней, чтобы изготовить порох.

Вместо ответа 2 Драгоценный Череп прикурил сигару от тростниковой лучины. Он зажал пальцем одну ноздрю, а другой втянул дым.

— Если кто-нибудь увидит такое оружие, — фыркнул он, — или хотя бы услышит о нем, то скажет, что мы купили его у струпосеятеля.

Бакаб имел в виду того, кто заражал кожными болезнями людей, дохнув на них с расстояния. Это же название распространялось на всех, кто совершал всякое эзотерическое нечестие, например колдунов или ведьм. Струпосеятель (он или она) мог быть человеком или не вполне человеком, живым или мертвым или не вполне живым или мертвым. Однако в любом случае столп общества, подобный 2ДЧ, гнушался иметь с ними дело.

— Может быть, мы, — сказал я (и мысленно закурсивил это «мы»), — смастерили бы для начала несколько больших луков и научили кровных обращаться с ними?

Луки здесь были в новинку (что довольно странно, если хорошенько подумать), но никто не считал их чем-то сверхъестественным.

— Я знаю, что такое лук, — поморщился бакаб. — Купологоловые из леса стреляют из них по птицам. Но тонкоголовые не должны к ним прикасаться.

Под тонкоголовыми он подразумевал майяскую элиту. Они и вправду отличались покатыми лбами, для чего новорожденных укладывали в колыбель с наклонной доской. Столь изящная форма черепа сразу выдавала представителя высшего класса. Купологоловыми же называли любого, кто не мог позволить себе такой роскоши, — и домашних рабов, и чужестранцев, и, как в данном случае, представителей других племен.

— Но даже и без нового оружия я могу способствовать процветанию нашего дома, поскольку владею… — тут я попытался подыскать подходящую замену слову «технологии», — разными искусствами. И умею не только строить всякие штуки. Это… иной способ планирования.

— Ты хочешь сказать, более хороший способ, — усмехнулся 2 Драгоценный Череп.

Необязательно. Может быть, и более плохой. Вот ведь разборчивый, подумал я. Ну хоть удалось его разговорить. Ладно. Вот что я должен сделать: убедить 2ДЧ, что я лучший советник после Карла Роува.[584]

— Предположим, некоторые из наших кровных будут захвачены врагами, — бодро начал я. — Они стреляют на поражение в строю, а не пытаются брать пленных. Они…

Он остановил меня, произнеся:

— Ззз! — Что равносильно нашему «Ш-ш-ш».

— Костоломы рядом, — полушепотом сказал он. — В нашем доме, за подами жаровен.

Костоломы? Я недоумевал. Я не знал, кто это, однако нейроны Чакала подсказывали мне, что это живые люди, более сильные, чем мы.

— Когда ты, который надо мной, говоришь «костоломы», — спросил я, — ты имеешь в виду Оце…

— Зззззззз!

Я заткнулся. Вперился глазами в землю. Наступила тишина, в которой был слышен только звук кисти обезьяны-вспоминателя, шуршавшей по сухим листьям. Я украдкой взглянул на него. Еще несколько штрихов — и он замер. Я понял, что он стенографирует наш разговор, используя какую-то технику скорописи. М-да.

Я отсчитал еще десять биений и посмотрел на 2ДЧ. Его лицо за табачным дымом казалось деревянным, взгляд ожесточился. Глупо, Джед. Глупо, глупо.

— Властитель Костоломов рыскает тут в последнее время в своей охотничьей шкуре, — пояснил 2ДЧ.

Наверное, он говорит о 9 Клыкастом Колибри, подумал я. Они полагают, что ахау может преобразиться в оцелота и рыскать в городах по ночам, подслушивать людские разговоры через каменные стены. Слух-то у него кошачий! И если я вдруг забудусь и назову чье-нибудь истинное имя, то это насторожит бродячего уая 9 Клыкастого Колибри. И тогда меня ждут крупные неприятности. Хорошо. Понял.

И все же…

— Но не можешь же ты верить в такую чушь, — сказал я. — Просмотри мои воспоминания, и ты поймешь, что это нереально.

2ДЧ не ответил. Он сделал глубокую затяжку носом и выдул на меня полные легкие дыма. Поначалу мое достоинство было оскорблено, но потом я понял, что он ничего такого не имел в виду. Он просто хотел освободить пространство от нечисти, которая еще оставалась в Джеде. Даже после прохождения всех ритуалов очищения я все еще считался Тифозной Мэри.[585]Дым оказался гораздо крепче, чем от сигар двадцать первого века. Дикий табак. Гадость. Жевать табачок я жевал, но не курил, кроме тех случаев, когда делал подношения Махимону или еще кому. Но теперь… гм. Как ни странно, я понял, что не прочь покурить сигару. Видно, это еще одна из укоренившихся привычек Чакала. Гадость. Радость. Гадость и радость одновременно.