Дунаев разносил их по комнатам, укладывая в кроватки. Вскоре тихо стало в Доме – утихли смех, и свист, и песни индейцев – все угомонились.

– Угомон пришел, – говорил Дунаев, качая своей умудренной головой. Он остался один среди спящих в большом Доме.

От нечего делать он решил прогуляться вокруг Дома, прошел в прихожую. Здесь он неожиданно увидел то, что мгновенно протрезвило его, смахнув остатки очарованности. Он увидел человека в полной эсэсовской униформе, стоящего перед зеркалом. Это настолько грубо нарушало окружающую реальность, что у Дунаева перехватило дыхание. Он судорожно схватился за занавеску. Такого поворота событий он не ожидал.

«… Враг! Это же Враг! – лихорадочно вертелись мысли в голове у Дунаева. – Поручик же предупреждал, что здесь Ловушка, что здесь все отравлено! А я, мудак, сразу влип, как муха в варенье… Ведь теперь ясно, что фашисты здесь все захватят… через этих… маленьких… Что же делать?»

«Советочка, родная моя! – воззвал мысленно Дунаев. – Подскажи, как выпутаться, как обратно к нашим вернуться!»

Машенька безмолвно ответила ему:

Два человека встретились в прихожей,

В Уснувшем Царстве, в доме средь снегов.

Один на небо звездное похожий,

Другой – на покрывало наших снов.

И есть у них для зрения приборы —

Они по-разному велят смотреть.

Одним подсматривают сквозь заборы,

Другим – двумя глазами смотрят в смерть.

Один – как мимолетный взгляд надменный.

Другой – тяжелый, честный взгляд в упор.

Один – односторонний, неизменный.

Другой – неуловимый, словно вор.

И только через первый можно выйти

Другим, как крыльями двумя взмахнув,

Под трещиной подобие улыбки

Оставив на пути в свою страну…

Выслушав Советочку и ничего не поняв в этом беспомощном графоманском лепете, Дунаев собрался с духом и, выйдя из-за занавески, подошел вплотную к эсэсовцу. Тот обернулся с нескрываемым испугом. Где-то уже Дунаев видел это молодое, породистое лицо. Парторг усмехнулся.

– Ну что ж, раз пожаловали, то не откажите в милости чайку испить, господин фашист! – Последние слова прозвучали резко. И взмах руки, приглашающий на веранду. Фашист, на секунду застыв, все-таки спокойно направился вслед за парторгом. Они сели за стол.

– Чем обязан таким гостеприимством? – спросил эсэсовец на чистом русском языке с едва уловимым акцентом, напоминающим эстонский.

Что-то безумно раздражало Дунаева в этом человеке, помимо фашистской униформы. И тут он понял – монокль. Эта деталь с юности стала для него знаком врага – монокли носили белогвардейцы и буржуи. Когда он встречал человека с моноклем, ему всегда хотелось ударить по лицу и разбить этот сверкающий стеклянный диск. Внезапно Дунаев понял, что ему следует делать. Он расплылся в улыбке.

– Чем? Да все просто, – ответил он эсэсовцу наглым тоном. – Я через тебя перещелкнусь! Прямо сейчас!

И сразу после этих слов Дунаев зажмурился от солнечного зайчика, попавшего ему в глаз.

«Он слепит меня своим моноклем!» – проскочила мысль.

– Ах ты, хуесочина ебучая! – закричал парторг, вскочил, сдернул с шеи бинокль и ударил им врага по лицу. Тут же все вокруг загудело и подернулось сетью полупрозрачных трещинок. Вокруг пульсировал белый свет и неслись серебряные тени вещей, толкаясь и извиваясь. Воздух становился ворсистым, а предметы пушились, теряя форму. Затем все удалилось, уменьшилось. Раздался щелчок, будто кто-то открыл засов. Дунаев обнаружил себя внутри деревянной конструкции из неотесанных толстых бревен. Он не мог определить, где верх и низ, свободно паря меж бревнами. Затем Дунаев проскользнул в щель и обнаружил занавес из парчи. Парторг понял по особому запаху ветра, дующего из-под занавеса, что он в Промежуточности. Его понесло как пушинку. Вскоре он увидел, что по правую руку его тянется уже не занавес, а невысокая кирпичная стена, над которой стояло плотное небо тускло-зеленого цвета, ровное, без облаков и просветов. И парторг уже не летел, а шел, как по настоящей земле. Он глянул на почву, которая напоминала только что застывшую пену и хрупко пружинила под ногами. Ощущения здесь были приятными из-за легкости и «внутреннего ветра», похожего на щекотку изнутри. Вспомнились давние, забытые слова Поручика: «Только пустоту да щекотный ветер будешь чувствовать, а больше ничего…»

«Вот и сбылись слова учителя. Немцев ебать начал, и соответствующие чувства появились», – подумалось парторгу. В этот миг он увидел сидящего на стене человека. Тот сидел спиной к Дунаеву. Парторг не видел его лица. Только черное одеяние и странный, огромный белый воротник. Дунаев сильно испугался. Он отчего-то боялся, что этот человек обернется и посмотрит ему в лицо. От ужаса парторг сжался и быстро, как мышь, побежал вперед.

Вскоре стены изменились, будто бы расширились и стали отливать золотом. Везде проступали рельефные изображения «золотого сада», нескончаемые плоды и листва, отлитые в натуральный размер из чистого, ярко сияющего золота. Потолок этого коридора терялся в потоках света. Пол также был золотым и блестел, отражая льющийся сверху свет. Все засверкало, и Дунаев зажмурился. Затем он открыл глаза и обнаружил, что коридор поворачивает налево и его через минуту также занесет за поворот.

Парторг оглянулся назад и попытался за золотой листвой увидеть лицо того человека, сидевшего на стене. Ему это удалось, и он вздрогнул от поразительного чувства, внушаемого этим вроде бы обыкновенным лицом. Это напоминало посвящение в тайну, граничащее с приступом ужаса. Словно сквозь каскады и шквалы галлюциноза впервые глянула на него некая могучая и незнакомая реальность. Этот человек на стене знал нечто такое, чего не знал больше никто. Внезапно все померкло. Потом что-то скрипнуло, и Дунаев понял, что он – в Избушке.

Избушка! Дунаев стоял неподвижно, не в силах пошевелиться. Внутри все клокотало от слабости и мощи. Он готов был расцеловать эти корявые стены, а затем броситься навзничь на лавку, чтобы уснуть безудержным сном. Но открылась дверь, и на пороге появился Холеный.

– Ба! Кто пожаловал?! – закричал атаман. Они троекратно расцеловались и обнялись.

– Ну, касатик ты мой… Вот и воротился. Так-то оно хорошо! – приговаривал Поручик, ласково хлопая парторга по плечу. – Идем в горницу, я уж и стол накрыл к приходу!

Сняв пыльник и обувь, Дунаев прошел мимо печки в горницу, где в самом деле был накрыт стол.

Холеный расстарался, будто бы к празднику. Дымились башни блинов, мерцала икра и блестели соления в плошках, окрошка в деревянной расписной посуде.

Посреди стояла запотевшая бутылка водки и кухоль с пивом. Холеный налил две серебряные чарки и поднес одну Дунаеву, отвесив поклон.

– Земной поклон кладу тебе, дорогой Владимир Петрович, за удаль твою молодецкую да за стойкость советскую! – провозгласил атаман и опрокинул чарку в рот. То же сделал и Дунаев. Они сели за стол.