– Спасибо за совет, – поблагодарила ее Энни.

– Интересно, а что теперь нам делать? – полюбопытствовала Остра. – Что вы обычно делаете весь день?

– Это вам расскажет местра, – ответила Турсас. – Вам дадут имена. Потом назначат уроки и дадут задание.

– Потрясающая перспектива, – саркастически заметила Энни.

Но на ее колкость никто ничего не ответил.

Они встретились с настоятельницей в маленькой мрачной комнате, в которой не было ни одного окна и горела единственная керосиновая лампа. Старая сестра, прежде чем начать свою речь, довольно долго рассматривала девушек, сидя за небольшим письменным столом. Потом она опустила глаза на лежащую перед ней толстую книгу и произнесла:

– Остра Лаесдаутер. Отныне твое имя будет сестра Персондра. А твое, Энни Отважная, сестра Ивекса.

– Но это значит…

– На языке церкви это означает «телец женского пола». И указывает на поведение, которого тебе желательно придерживаться. А именно: быть послушной и покорной.

– Другими словами, глупой.

Сестра Секула вновь метнула в послушницу тяжелый взгляд.

– Не нарывайся на беду, сестра Ивекса, – тихо произнесла она. – Обучение в обители Милосердия – редкая и бесценная привилегия. Тебя рекомендовала нам леди Эррен. А я о ней очень хорошего мнения. Если ты меня разочаруешь, я разочаруюсь в ней. А разочарование в ней может повлечь за собой очень печальные последствия.

– Я и так стараюсь изо всех сил, – довольно строгим тоном произнесла Энни.

– Ничего подобного. Свое пребывание в обители ты начала с негласного бунта. И я очень надеюсь, что ничего подобного больше не повторится. Возможно, в один прекрасный день тебе будет позволено вернуться в мир. Но только при условии, что на твоем поведении наилучшим образом отразится время, проведенное в стенах нашей обители. В противном случае мне, как и всем остальным сестрам, в том числе и самой Госпоже Мрака, будет за тебя очень стыдно. Если же спустя некоторое время я не уверюсь в том, что ты будешь вести себя самым достойным образом и не запятнаешь репутацию нашего благочестивого заведения, тебе вообще никогда не будет позволено покинуть его пределы. Советую зарубить себе это на носу.

При этих словах по телу Энни пробежали мурашки и неодолимый ужас внезапно подкатил к горлу. Энни сразу ощутила беззащитность и тоску по родному дому, представив, сколько разных способов было у настоятельницы, чтобы воспользоваться данным ею обещанием в своих интересах. Очевидно, некоторые из них она уже взяла на вооружение, и это не сулило девушке ничего хорошего.

Стивен вновь ощутил свое дыхание, и жаркое пламя агонии вырвалось из его легких и разлилось по всему телу. Он чувствовал его кончиками пальцев рук и ног, отверстиями, которые прежде были глазами, корнями волос. Глаза раскрылись, и вместе с жутким ярким светом в голову Стивена полились кошмарные цветные пятна, которые стали принимать столь ужасные фантастические формы, что он не мог удержаться от крика. Стивен лежал на земле, закрыв лицо руками, и рыдал, как ребенок, до тех пор, пока боль постепенно не отступила, или, вернее сказать, пока он не понял, что это была вовсе не боль, а возвращение из ниоткуда к обыкновенной человеческой жизни с ее нормальными чувствами.

Он был никем и ничем. Он даже не был мертвым. Его становилось все меньше и меньше, пока он не превратился в полное ничто.

Теперь он всего лишь вернулся к своему прежнему состоянию. Вновь привыкая к человеческим ощущениям, Стивен вскоре понял, что те ужасные разноцветные формы, которые поначалу его так напугали, оказались не чем иным, как деревьями в лесу и небом над головой, а шорох рядом с его телом был вызван ласковым ветерком, который теребил листья папоротника.

– Меня зовут, – произнес он дрожащим голосом, – меня зовут Стивен Даридж.

Он сел и, поднеся руки к лицу, с внутренним ликованием отметил, что к нему вернулось осязание. Ощупав кости под кожей головы и щетину на лице, он вновь расплакался как дитя, но на этот раз от радости. К нему вернулось дыхание, и он боготворил это великое чудо.

Уцепившись за какую-то молодую поросль, Стивен встал на ноги. Ему было так приятно осязать заново рожденными пальцами толстый стебель растения, что он невольно исторг из себя вопль радости, и тот тоже изумил его слух.

Вид у Стивена был отвратительный. Одежда испачкана грязью и кровью, сочившейся из разных царапин, а разило от юноши так, будто он неделями не мылся.

Как только о себе заявил разум, Стивен попытался выяснить, где находится. Оказалось, что он стоял – неизвестно, как долго, – на небольшом священном холме, на котором не было ни одного дерева, но густо поросшем папоротником. На самой вершине возвышался небольшой храм. По высеченным на его фасаде изображениям Стивен определил, что тот был посвящен святому Дриту, который был последним воплощением Декмануса на пути его посвящения.

Это означало, что путь Стивена подошел к концу. И святые проявили к нему благосклонность и сохранили ему жизнь.

Он отыскал небольшой водоем, питаемый чистой родниковой водой, и, сняв с себя монашескую одежду, совершил омовение под развесистой плакучей ивой, которой, очевидно, было уже много лет. Его живот стал плоским как доска, но, несмотря на голод, юноша чувствовал себя превосходно. Постирав одежду, Стивен развесил ее сохнуть, а сам вольготно устроился на мшистом берегу, с наслаждением прислушиваясь ко всем ощущениям и окружавшим его звукам. Он не мог нарадоваться тому, что остался жив, и поэтому боялся упустить что-нибудь важное.

Какая-то птичка выводила трелью сложный мелодический пассаж, который вскоре подхватила другая, отозвавшаяся созвучной, но несколько иной мелодией. Зеленокрылые, отливавшие бронзой стрекозы исполняли воздушный танец над водой. Ее зеркальная гладь время от времени трепетала, покрываясь рябью, возмущенная обитателями другого, подводного, мира – мелкими рыбами и охотящимися раками. Как это было великолепно! Настоящее чудо! Созерцая красоты природы, Стивен, казалось, впервые за все время призадумался, почему он решил стать священником. Ему захотелось познать мир во всей его красе. Сделать его секреты своим достоянием, но не ради выгоды, а ради обыкновенного удовольствия, которое приносит знание.

К полудню его одежда высохла, и, облачившись в нее, Стивен снова отправился в путь, который теперь лежал в сторону монастыря. Весело насвистывая какую-то мелодию, он пытался представить, как долго длилось его путешествие. Потом Стивен заговорил вслух, с невообразимой радостью внимая собственному голосу.

– Святые постепенно забрали у меня все ощущения, – начал он свой рассказ, обращенный к лесу. – А в конечном счете мне все вернули назад. Любопытно было бы знать, что они сделали с моими чувствами? Может, изменили их так, как преображается металл в руках кузнеца? Ведь теперь я ощущаю все по-иному.