противоречием (анонимность против раскрытия личности). Он рассказывает историю жизни Сиама, мужчины за пятьдесят, беглеца, стремящегося выжить в другой жизни, или, скорее, в невидимом мире, который существует параллельно миру реальному. Д-р Сиам застигнут в междумирье, «связанный» своими обязательствами в реальности, но при этом желающий свободы жить в другом, идеальном мире. И хотя этот «невидимый» мир – плод его воображения, в мир д-ра Сиама вторгается много событий. (Как ужасно!) Его личность становится чистым холстом, на котором другие могут рисовать что угодно, чтобы определить его характер: постепенно, все это просачивается в невидимый мир д-ра Сиама.

Пространство, которому изначально предполагалось оставаться его личным, замарывается чужими «мнениями» о нем. Эти суждения медленно, но верно стреноживают бродяжий дух д-ра Сиама и в конечном счете полностью его сокрушают. Мнения, что стремились объяснить его личность, постепенно втиснули его в одно из таких объяснений.

Форма повествования тоже хорошо передает этот смысл. С помощью многочисленных сносок, этого стандартного для академических трудов приема, автор отнимает повествование у главного героя (прерывая рассказ д-ра Сиама, записанный им в виде своего рода манифеста, серьезность которого время от времени подрывается его несколько раздутым, детским чувством юмора). Можно сказать, что д-р Сиам – ненадежный рассказчик, и даже сам автор подрывает доверие к нему, высмеивая его говор и его тщетные попытки бравировать своим убогим знанием английского, когда он делает ошибки в произношении – вроде его словечка «несмыслица» вместо «бессмыслица».

Использование сносок весьма эффективно (несмотря даже на то, что они мешают цельному восприятию текста), потому что в каждой главе эти сноски длиннее основного повествования. Это отражает «грандиозность» аргументации, что нарушает основное повествование, подрывая его серьезность и доверие читателя безвкусными шуточками. Мы, читатели, стараемся оставаться равнодушными, когда ненадежный персонаж подвержен увечьям и смерти, особенно в тех случаях, когда он прижат к стене и убит по причине, которая оказывается важнее его. Мы тихо признаем и в конце концов принимаем их смерти, когда они оправданы здравым объяснением.

Для меня это абсолютная трагедия. Персонаж не только становится жертвой окружающих его персонажей, так его еще и наказывает создавший его автор. Если повествование не дает такому персонажу никакой надежды, тогда, возможно, подразумевается, что и сам автор весьма ненадежный.

При том, что в «Приключениях д-ра Сиама в мире конспирологий» применяются изобретательные приемы повествования, идеи, заключенные в сюжете, старомодны, так как провозглашают идеалы и настроения протеста против истеблишмента, которые давно уже исчерпали свой потенциал. Можно даже сказать, что эта повесть повторяет все тот же набор индивидуалистических идеалов, которые восходят к произведениям Кафки и Беккета. Любой читавший «Процесс», «Замок» или «В ожидании Годо» обнаружит поразительное сходство в образности, а также в мотивах поведения персонажей и в окружающей их действительности.

Не стану упоминать, как мои родители связаны с этой повестью. Когда ее прочитаешь до конца, становится очевидно, что Тай Пхутпат – второй псевдоним Пратхипа П. Три года, что отделяют публикации этих двух книг, соответствуют событиям, произошедшим в этом доме и на этой земле. (Автор даже не удосужился изменить имена персонажей, и все те, кто появляется в «Разрушении проклятия», вновь появляются в этой второй повести.) Эти две истории, повторюсь, подрывают и разрушают правду о моей семье. В то же время они искажают мою память и мою личность.

* * *

Прочитав оба произведения, могу уверенно сказать, что они написаны одним автором. И не так важно различать, какое из них основано на фактах, а какое – на вымысле. И я не стану здесь доказывать, что он неправ, а я права. Он выдумал истории о своих предках, живших в определенном доме, на определенном участке земли, и у меня тоже есть истории о моих предках, те, что я слышала в том же самом доме. Наши миры живут в тех же самых пространствах, хотя и в разных измерениях, в разных иерархиях.

Мне в голову пришла мысль – результат исключительно моих раздумий, – которая была словно вспышка света, рассеивающего тьму. Подобные вещи важны даже когда то, что считается ненадежным, гибнет на ваших глазах во имя разума, справедливости, доблести, триумфа добра над злом. Победа Будды над демонами, религиозное искоренение предрассудков, земля, захваченная новыми владельцами, братья, предавшие кровное родство… Этому нельзя просто позволить умереть и стать забытым.

К концу «Разрушения проклятия» литературного раба разбивает паралич, а д-р Сиам вынужден исчезнуть в финале своей истории. Да, они для меня «важны». Возможно, нет какого-то определенного пространства для побежденных – неутонченных, зловредных, ненадежных, – но их голоса продолжают звучать. Я тому свидетель. Мы все тому свидетели.

Грехи и карма субъективны. Я не думаю, что мертвые способны, подобно живым, формировать связи, ведь их разума больше не существует. Животные не считают, что люди их превосходят. Смерть не считает, что жизнь ее превосходит. Все, что я знаю, я постигаю через мысли и чувства о себе и об окружающем мире.

Я – Майя

Кто я такая, спрашиваю я себя. Ответ кроется не в моем имени. Имена, названия – они нужны для опознания, для наклеивания поверхностных ярлыков. Они ничего не говорят о сущности. А я имею в виду вот что: какую сущность я несу в себе?

Если вернуться к моменту моего рождения, до того, как я стала собой, то биологическая субстанция, которая со временем превратится в меня, сформировалась в теплом гнезде. Она медленно росла, покуда не достигла полноты своих способностей в том месте, которое я вскоре покинула. Знала ли я в тот момент, кто я такая? Не думаю; и я на протяжении веков буду продолжать этого не знать. Мир был полон неведомых вещей, и я не задумывалась над тем, чтобы задавать вопросы. Я просто ощущала эти вещи органами чувств, которыми была оснащена. Это тело, эта биологическая субстанция, обладала способностью чувствовать тепло, в равной мере обладая способностью его желать. Больше мне ничего не было нужно. Многие годы у меня не было собственных желаний. Желания были лишь у моего тела: оно желало расти, состояться, быть готовым.

Потом я начала узнавать больше об окружавшем меня мире. Я стала именовать каждую вещь, пользуясь словами, которые я слышала от других людей; и научилась описывать вещи, как это делали другие, включая и то, как надо было описывать себя.

Слова хлынули, словно водопад: папа, мама, плоть, кровь, жизнь, семья, дом, земля, страна, мир, вселенная. Разные вещи выражаются с помощью слов – «однажды, давным-давно…» – и они создают существование. Прошлое существует, воспоминания существуют, истории существуют. Слова приносят мне прошлое, с тех времен, когда я не знала, кто