Габриэлла коснулась крыльев Эванджелины, словно ее притягивала их мерцающая красота. Эванджелина отпрянула с отвращением.

— Ты хотела обмануть меня, — сказала Эванджелина. — Ты думала, что я разрушу лиру. Ты знала, кем я стану.

— Я всегда боялась, что это будет Анджела — она была похожа на Персиваля как две капли воды. Но я считала, даже если случится самое плохое и она станет походить на него физически, духовно она будет выше.

— Но мама была не такой, как я, — возразила Эванджелина. — Она была человеком.

Возможно, почувствовав, какое смятение царит в мыслях Эванджелины, Габриэлла сказала:

— Да, твоя мама была человеком во всем. Она была нежной и сострадающей. Она любила твоего отца всем своим человеческим сердцем. Может быть, это было материнским заблуждением, но я полагала, что Анджела сумеет бросить вызов своему происхождению. Ее работа заставила нас поверить в то, что существа вымирают. Мы надеялись, что появится новая раса нефилимов, у которой будут преобладать человеческие черты характера. Я думала, если ее биологическое строение будет как у нефилимов, то она станет первым существом этой новой породы. Но это была не судьба Анджелы. Это твоя судьба.

Когда поезд, грохоча, остановился и двери открылись, Габриэлла притянула к себе внучку. Эванджелина едва могла разобрать слова Габриэллы.

— Беги, Эванджелина, — быстро прошептала она. — Возьми лиру и разрушь ее. Не поддавайся искушению. Только от тебя зависит, как поступить правильно. Беги, дорогая, и не оглядывайся.

Эванджелина мгновение оставалась в тепле и безопасности бабушкиных объятий. Так же она чувствовала себя когда-то в присутствии матери. Габриэлла еще раз прижала ее к себе и отпустила, слегка подтолкнув.

Станция метро «Бруклинский мост — Сити-Холл»,

Нью-Йорк

Персиваль взял Габриэллу за руки и вытащил из поезда. Она была легкой, запястья тонкие и хрупкие, как прутики. Он никогда не считал ее достойным соперником, но в Париже она была достаточно сильна, чтобы сопротивляться. Теперь же она настолько ослабела, что он запросто мог справиться с ней. Ему было почти жаль, что она не такая сильная. Он хотел, чтобы она боролась, пока он будет ее убивать.

Пришлось довольствоваться ужасом в ее глазах. Он сжал ее воротник, и крошечные пуговки черного пальто раскатились по бетону платформы, словно множество жуков, бегущих от света. Обнажилась бледная морщинистая кожа, в верхней части груди изогнулся широкий розовый шрам. Добравшись до полутемной лестницы в конце платформы, он бросил ее на ступеньки и склонился над ней, закрыв своей тенью. Она попыталась откатиться, но он удержал ее на холодном бетонном полу, прижимая коленом. Он не позволил бы ей уйти.

Он положил руки ей на сердце. Оно быстро и сильно билось в его ладони, словно маленький зверек.

— Габриэлла, мой херувим, — проговорил он.

Она не взглянула на него и не сказала ни слова. Но, скользя ладонями по ее коже, он мог чувствовать ее страх — ладони стали влажными от ее пота. Он закрыл глаза. Он жаждал ее много десятков лет. К его восторгу, она корчилась под ним, но бороться не было смысла. Ее жизнь принадлежала ему.

Когда он снова посмотрел на Габриэллу, она была мертва. Большие зеленые глаза оставались открытыми, столь же ясные и красивые, как в тот день, когда он встретил ее. Он не мог этого объяснить, но на него вдруг нахлынула нежность. Он коснулся ее щеки, ее темных волос, ее маленьких рук в тесных кожаных перчатках. Убийство было великолепным, и все же сердце его болело.

Какой-то звук заставил Персиваля обернуться. Наверху лестницы стояла Эванджелина, ее восхитительные крылья распахнулись. Он никогда такого не видел — они росли из спины в прекрасной симметрии, подрагивая в такт ее дыханию. Даже в расцвете юности его крылья не были настолько королевскими. Но он тоже стал сильнее. Воздействие музыки добавило ему энергии. Когда он завладеет лирой, его сила и власть станут такими, как никогда прежде.

Персиваль подошел к Эванджелине. Мышцы больше не сводило судорогой, ремни вокруг тела не жгли и не кусали. Эванджелина прижимала к себе лиру. Металл сиял. Персиваль боролся с желанием выхватить у нее инструмент. Он должен оставаться спокойным. Ее нельзя спугнуть.

— Ты ждала меня, — улыбнулся он Эванджелине.

Несмотря на силу, которую дали ей крылья, в ней чувствовалась невинность.

— Я не могла уйти, — призналась она. — Я хотела увидеть своими глазами, что значит…

— Что значит быть одной из нас? — подсказал Персиваль. — Ах, тебе придется многое узнать. Я должен тебя многому научить.

Склонившись над ней с высоты своего роста, Персиваль положил руку на спину Эванджелины и провел пальцами у основания крыльев. Когда он нажал на точку, где крылья отходят от позвоночника, она вдруг почувствовала себя уязвимой.

— Спрячь их, — велел Персиваль. — Кто-нибудь может тебя увидеть. Крылья надо показывать без свидетелей.

Следуя указаниям Персиваля, Эванджелина спрятала крылья, их воздушная субстанция перестала ощущаться, как только они скрылись из вида.

— Хорошо, — сказал он и повел девушку по платформе. — Очень хорошо. Ты очень скоро всему научишься.

Персиваль и Эванджелина поднялись по лестнице и прошли через первый этаж станции. Оставив позади неоновый свет, они вышли в холодную ясную ночь. Перед ними возвышался Бруклинский мост, его массивные башни освещали прожектора. Персиваль поискал такси, но на улицах было пусто. Им пора возвращаться. Снейя, конечно же, ждала. Больше не в силах сдерживаться, Персиваль забрал лиру у Эванджелины. Он прижал ее к груди, согревая свое приобретение. Его внучка принесла ему лиру. Скоро его сила вернется. Ему хотелось только одного — чтобы Снейя была здесь и стала свидетелем славы Григори. Тогда его триумф был бы полным.

Станция метро «Бруклинский мост — Сити-Холл»,

Нью-Йорк

Без лиры чувства вновь вернулись к Эванджелине, и она начала понимать, какие чары наложил на нее инструмент ангелов. Он пленил ее, загипнотизировал, но девушка осознала это только тогда, когда у нее забрали лиру. Ужаснувшись, она вспомнила, как просто стояла в стороне, пока Персиваль убивал Габриэллу. Бабушка билась в его руках, а Эванджелина была так близко, что слышала ее последний вздох, но только наблюдала за ее муками, не чувствуя ничего, кроме отстраненного, почти клинического интереса к процессу убийства. Она смотрела, как Персиваль положил руки на грудь Габриэллы, как Габриэлла боролась и как она потом затихла, словно из нее высосали жизнь. Наблюдая за Персивалем, Эванджелина поняла удовольствие, которое он получал от убийства, и ей очень захотелось испытать подобное ощущение.

Слезы навернулись на глаза. Габриэлла умерла, как и Анджела? Ее мать боролась и страдала в руках Персиваля? С отвращением Эванджелина дотронулась до своих плеч, провела по спине. Крыльев не было. Хотя она ясно помнила, как Персиваль учил ее прятать их, и почувствовала, как крылья оказались у нее под одеждой и невесомо легли на кожу, она была не уверена, что они существовали. Может, это было страшным сном. Но лира в руках Персиваля доказывала, что все случилось именно так, как она помнила.